Седьмая свеча - Сергей Пономаренко

Когда они собирались на похороны, Оля вытащила эту бутылку водки из сумки и оставила на журнальном столике, сказав, что после возвращения помянут маму у себя дома. Перед отъездом из деревни она как предчувствовала, что вскоре с ней должно произойти нечто страшное, поэтому попросила его, в случае чего, позаботиться, чтобы обязательно совершили панихиду по матери.

Проклятая авария, он в результате ее получил лишь пустяковые царапины, а его Олечка лежит в крайне тяжелом состоянии в реанимации. Что с ним случилось тогда? Ему казалось, что чья-то злая воля ввела его в такое состояние, из-за чего случилась авария. Ведь он всегда ездил осторожно, зря не рисковал, а тогда точно черт попутал! Глеб с силой сжал виски, будто хотел раздавить голову. Почему она не треснула при столкновении, как орех? Он бы не сидел сейчас, терзаемый муками совести из-за того, что, возможно, собственными руками убил свою Оленьку, свое солнышко.

Дрожащей рукой он плеснул водки в простой стакан и выпил не закусывая. Даже водка сегодня какая-то не такая горькая. Зазвонил телефон — небо услышало его! Глеб тут же поднял трубку и закричал: «Я слушаю вас! Говорите!» Но в трубке какое-то мгновение молчали, словно испугавшись его крика, ему даже послышалось чье-то дыхание на другом конце линии, затем раздались сигналы отбоя.

Медсестра, в кармане которой исчезли двадцать гривень, обещала позвонить и сообщить, как прошла операция, как состояние его Оленьки, ласточки ненаглядной. Почему она не звонит? Ведь уже прошло четыре часа, как Оленьку отвезли на операцию. Неужели дела обстоят так плохо? Кого надо просить, чтобы все было хорошо с его Оленькой, — Бога или черта? Если бы сейчас из ничего материализовался некий тип с копытцами и залихватски закрученным хвостиком, торчащим из-под пиджака, он бы не удивился и безропотно, не читая договора, расписался кровью, спасая тело Оли и губя собственную душу.

«Властитель ада, ты имеешь возможность заполучить мою душу в вечное пользование, или тебе сейчас не до того? Смотри, такие мгновения не повторяются. Тогда, может, ты, Господи, поможешь в моей беде? Ты меня не слышишь? Небеса и тартарары безмолвствуют, им нет до меня дела…»

Глеб пил водку, потому что теперь было можно. Его машина разбита и находится на штрафплощадке в Борисполе. Его жена борется за жизнь под ослепительным светом ламп в операционной, окруженная со всех сторон эскулапами в окровавленных халатах и с кошельками вместо сердец. Бессердечные медики заставили его принять две таблетки элениума и выпроводили из приемного покоя домой. Только здесь ему еще хуже, он в полном неведении. В современных клиниках на Западе родственники больного имеют возможность наблюдать за ходом операции по телевизору, а видеозапись может стать доказательством правильности действий медиков. Оленька нужна ему живая и здоровая, и нет такой цены, какую он за это не заплатил бы!

За окном, должно быть, уже совсем темно. Приехав домой, он отгородился плотными портьерами от внешнего мира, словно это могло помочь ему. После этого прошла целая вечность, а из больницы не звонит улыбчивая медсестра, и он ничего не знает о результатах операции. Что еще он может сейчас сделать для Оленьки? В больнице заплачено всем. Когда хирург, назвав необходимую сумму, заметил, что Глеб замешкался, то начал оправдываться: «Вы не думайте, это не мне одному. Операцию проводит целая бригада, ведь многое зависит даже от наркоза, который делает анестезиолог…»

Глеб прервал оправдания и положил пятьдесят долларов сверх указанной суммы. Заплатил и медсестрам, которые будут ночью дежурить у кровати его Оленьки, в том числе и улыбчивой медсестре… Почему она не звонит, ведь от неизвестности можно сойти с ума!

— Глебушка! — позвал его знакомый женский голос из кухни. Он замер в кресле: возможно, ему показалось — ведь там никого не должно быть! — Глебушка! — повторил призыв женский голос.

Глеб вскочил с кресла и бросился в кухню, на секунду замешкавшись, чтобы включить по дороге свет. Там, как и должно быть, никого не оказалось! Наверное, ему послышалось. Ведь на небольшом пространстве семиметровой кухни невозможно спрятаться человеку, разве что в пенал. Он открыл пенал. Или в холодильник «Индезит», сняв там полочки. Он открыл холодильник — полочки были на месте. Может, кто-то затаился в тумбе под мойкой? И там никого не обнаружил. Тут он вновь явственно услышал женский голос, но уже из гостиной: «Глебушка! Чего ты не идешь? Я тебя заждалась!»

Он вбежал в гостиную. Настольная лампа на журнальном столике, отбрасывая фантастические блики на стены, позволила увидеть, что в комнате никого нет! Глеб включил верхний свет, все пять лампочек, и даже зажмурился от такого обилия света. В комнате никого не было. Открыл одежный шкаф, но и там никого не обнаружил. «Как я не догадался! — вдруг сообразил Глеб. — Шутница прячется на балконе-лоджии, общем для комнаты и кухни!» Но на балконе было пусто, кроме того, он был завален разным барахлом, которое Оля все грозилась выбросить. Он старательно обследовал дверь, ведущую на балкон, и убедился, что она закрыта со стороны кухни. Тогда он быстро перебежал из комнаты в кухню и увидел, что дверь по-прежнему закрыта изнутри!

С Глебом происходило что-то странное. На лбу выступили бисеринки пота, его начала бить нервная дрожь, вдруг нарушилась фокусировка зрения, все поплыло перед глазами. Он потерял равновесие, и его бросило к стенке, а она внезапно опустилась вниз и слилась с полом, который приобрел способность двигаться, и по нему пробежала рябь, как по воде, — от боровшихся внутри его течений. Глеб мягко провалился в пол по пояс, но он оказался в таком положении, что противоположные течения стремились разорвать его на части, и когда это произошло, он почувствовал блаженство невесомости.

«Так, наверное, чувствует себя душа, когда покидает тело», — осенила его догадка. Где-то поблизости должна парить душа тещи, своей смертью принесшая ему столько страданий. Возможно, сейчас где-то рядом появится серебристая душенька его Оленьки. Они возьмутся за руки и будут парить в невесомости, наслаждаясь полетом. Шелуха бытовых проблем, мелочных дрязг спадет с них, исчезнет все, что изредка портило им жизнь. Наверное, это начинается настоящая жизнь после жизни!

Он проплыл мимо софы, на которой в тонкой сорочке, бесстыже расставив ноги, сидела Маня, пытаясь выловить его громадным сачком. «Прочь, отвратительная баба! Больше не заманишь меня в ловушку. Как жаль, что я тогда не послушался Олечку, может, сейчас и не пришлось бы ей страдать!» Сластолюбивая баба стала потрясать какой-то бумажкой, как он сразу догадался, свидетельством о рождении, прыгать на софе, высоко задирая толстые голые ноги, показывая выбритый лобок. Он пытался увернуться, стал плыть против течения, стараясь не дать ей возможности накрыть его своим сачком. Зловредное течение внезапно изменило направление, и его медленно, но неумолимо начало сносить под громадный сачок. «Глебушка, чего ты боишься? Ведь я родная сестра горца Дункана МакЛауда! Мне не пятьдесят восемь, а двести пятьдесят восемь, и какая тебе разница, сколько мне лет, ты главное посмотри, как я хорошо сохранилась!» — И она стала на его глазах молодеть. Он отвернулся от нее и напряг все силы, чтобы отплыть, ускользнуть. Впереди он увидел тещу, которая презрительно наблюдала за этой сценой. «Мама! Мама! Помогите мне выбраться отсюда!» — крикнул он ей. Та вначале не соглашалась, но потом смилостивилась и протянула руку, которая стала расти и тянуться к нему. Глеб снова напряг все силы, чтобы доплыть и ухватиться за эту черную, как корни деревьев, узловатую руку. Но баба сзади не сдавалась. Она включила адский граммофон, который громкими звуками стал забирать у него силу.