Крестовые походы. Под сенью креста - Александр Доманин

Судьба французской части бедняцкого крестоносного воинства оказалась довольно плачевной. Вот когда сыграло свою фатальную роль непродуманное решение Петра Амьенского и иже с ним о времени выхода в поход. Те припасы, которые крестоносцы сумели взять с собой (а их не могло быть много, так как весна всегда была для крестьян самым голодным временем года), быстро кончились; очень скоро вслед за ними закончились и взятые в поход деньги. К этому времени французская крестьянская армия только еще вышла к дунайским рубежам Византийской империи. До Константинополя оставался еще долгий путь через болгарские земли. Чтобы прокормиться, крестоносцы вновь разделились на несколько отрядов — ведь большую армию в походе прокормить намного труднее. Это решение оказалось для них роковым.

Не имея больше собственных припасов, новоявленные «Господни воины», чтобы не умереть с голоду, приступили к грабежу местного населения. Это, естественно, очень не понравилось болгарам, которые восприняли крестоносцев как захватчиков. Религиозные разногласия (болгары — православный народ) и языковой барьер только усугубляли ситуацию, не позволяя достичь хоть какого-то компромисса между войском французов и местными жителями. Болгарские крестьяне поднялись в свой «крестовый поход», и банды мародеров получили достойный отпор. Большинство французских крестоносных отрядов было уничтожено или рассеяно, и в итоге лишь небольшой костяк войска, не более десяти тысяч человек (в начале похода в крестьянской армии было, по разным данным, от шестидесяти до ста пятидесяти тысяч только боеспособных мужчин, не считая женщин и детей), во главе с Вальтером Голяком, сумел пробиться к Константинополю, где, к счастью, был приветливо встречен императором Алексеем.

Более счастливая судьба (впрочем, до поры до времени) ждала вторую армию «Христова воинства». Состояла она, в основном, из немецких крестьян, все же сагитированных Петром Пустынником. Сорокатысячная крестьянская рать, ведомая этим новоявленным пророком, избрала иной путь к берегам Босфора. Возможно, отшельник получил какие-то сведения о судьбе предшественников, и, как человек, не совсем лишенный здравого смысла — а в молодости Петр некоторое время был рыцарем — повел свои полки прямой дорогой, через венгерские степи. Здесь тоже не обошлось без столкновений с местным населением, которое еще не совсем забыло, как полтора века назад держало в страхе всю Европу. Однажды войско Пустынника и вовсе оказалось на грани полного разгрома, но все же большей его части удалось пробиться на территорию Византии. В конце июля его разношерстные отряды прибыли к Константинополю.

Но и это еще не было концом сбора великого крестьянского ополчения. Вслед за первыми двумя по дорогам Европы двинулась третья, и самая большая волна «Христовых воинов». Она уже не имела единого командования и состояла из отрядов самых разных национальностей — итальянцев, немцев, англичан, скандинавов и даже испанцев, которым показалась слишком малым подвигом борьба с маврами-мусульманами в родной Испании. Доходило до курьеза, понять который можно, лишь постигнув душу тогдашнего темного, невежественного крестьянина, верившего в то, что в поход его ведет сам Бог. Предводителями одного из крупнейших крестьянских отрядов были... гусь и коза, которые шли перед войском и указывали ему путь к Иерусалиму. По мнению крестьян, эти животные были проникнуты божественным духом, и лучше любого рыцаря или монаха могли указать верную дорогу к Святому Гробу. Крестьянское знание географии вообще оставляло желать много лучшего — при приближении к любому небольшому городку или замку дети, сидящие в телегах, спрашивали у своих родителей, не Иерусалим ли это, и не всегда могли получить ответ.

Важно отметить, что эта третья волна великого крестьянского выступления сильно испугала — да что там, попросту ввергла в панику феодальный класс. Обезлюдели тысячи деревень, некому было убирать господский урожай, не из кого стало выбивать налоги и недоимки. Это, антифеодальное по своей сути, движение, только проходящее под религиозными лозунгами, начало угрожать самим основам существующего строя. Действительно, это небывалое устремление народных низов к снободе, хотя и не направлялось прямо против господ, грозило лишить деревню рабочих рук, а может быть, и сломать всю социальную структуру общества. Лишь тогда церковники и сам папа Урбан II поняли, какую лавину они вызвали своими недостаточно продуманными воззваниями. И теперь те же тысячи священников, что еще месяц назад призывали всех к походу, принялись увещевать крестьян оставаться дома — они] мол, не умеют владеть оружием, а их семьи будут только обузой на долгом и трудном пути и могут помешать Христову воинству в его священной войне с неверными. На кого-то эти призывы возымели действие, и настоящего социального катаклизма удалось избежать. В этом последнем крупном народном выступлении уже меньше было собственно крестьян, и был особенно велик процент бродяг, нищих, разбойников с большой дороги и прочего деклассированного элемента. И это привело к довольно печальным последствиям.

Дело в том, что эти толпы энтузиастов, распаляемые голодом и подстрекаемые своими вождями из фанатично настроенных монахов, не стали ждать далеких битв с неверными и обрушились на тех, кого они считали врагами Христа — на многострадальных евреев. В то время на берегах Рейна располагалось множество еврейских колоний, которые были многолюдны и богаты. Император и церковь, понимая всю выгоду хороших отношений, не препятствовали евреям в свободном исповедании их религии и не мешали им заниматься торговлей, ростовщичеством и разнообразными ремеслами. Со всего этого власти — и светские, и церковные — получали хорошие доходы в виде налогов и полупринудительных даров. Но для темной крестьянско-люмпенской массы евреи были врагами — и потому, что они были богаты, и потому, что верили «не в того» Бога, и вообще, как говорится, «евреи Христа убили». И по всей Германии покатился девятый вал погромов, убийств, грабежей. Особенно свирепствовали отряды монахов-изуверов Готшалька и Фолькмара. Были убиты тысячи евреев, сотни синагог разрушены до основания. Зачастую бедные иудеи сами поджигали свои дома и, чтобы избежать ярости толпы, бросались в пламя или в воды Рейна. Прокатившись кровавым потоком по Рейнской Германии, Баварии и Австрии, крестоносные отряды к началу лета вышли к границам Венгрии. Но здесь они столкнулись с сильнейшим сопротивлением жителей, уже имевших опыт «общения» с крестоносцами Петра Амь-смского. Один за другим венгры разгромили несколько крупных отрядов, и наконец у стен города Везельбурга дали бой главной армии крестоносцев под командованием графа Эмиха Лейнингенского. И здесь, в венгерской степи, слезы ни в чем не повинных евреев полностью отлились «воинствующим пилигримам». Почти все их войско — а, по свидетельству современников, в нем насчитывалось до двухсот тысяч человек* — полегло под копытами венгерских коней, и лишь жалкие остатки его смогли впоследствии добраться до Константинополя.

Как бы то ни было, к началу августа под стенами византийской столицы оказалась огромная толпа нищих, оборванных, голодных, но вооруженных людей. До Константинополя дошло около шестидесяти тысяч крестоносцев-крестьян, и всю эту армию нужно было кормить. Причем, эта орда, лишенная мало-мальского понятия о воинской дисциплине, тут же приступила к тому, что у нее получалось лучше всего, то есть к грабежам. Уговоры сохранивших здравомыслие вождей, и даже самого Петра Пустынника, не возымели никакого действия. Нищие ватаги продолжали бесчинствовать: они разоряли сады и виноградники, поджигали дома и, позабыв о своей святой миссии, начали грабить даже церкви и монастыри. После того, как в стычках с «франками» — так называли пришельцев византийцы — вдобавок еще и погибло несколько греков, терпение императора окончательно лопнуло, и он поспешил избавиться от столь опасного соседства. Собрав весь свой флот, он переправил крестоносцев на азиатский берег Босфора, в крепость Циботус (европейцы называли ее Цивитот), непосредственно граничившую с владениями сельджуков. Алексей Комнин, несомненно, понимал, что это плохо вооруженное (Анна Комнина презрительно называла крестоносцев «безоружными толпами») и лишенное дисциплины войско не может воевать с сельджуками. По свидетельству современников, он даже пытался отговорить «паломников» от ведения боевых действий, советуя дождаться прихода рыцарского войска. Но ни его уговоры, ни увещевания Петра Пустынника не помогли. «Христовы воины», охваченные духом благочестия и надеясь на богатую добычу, рвались в бой с сарацинами. В конце концов, Петр Амьенский, г.идя, что его авторитет уже ничему не может помочь, умывает руки и возвращается в Константинополь. С этого момента войско крестьян, лишенное теперь даже иллюзорного единоначалия, было окончательно обречено на гибель.