Заноза Его Величества. Книга 2 - Елена Лабрус

— Моя чудная восхитительная проницательная девочка! — целую я свою дочь в нежную щёчку, улыбаясь.

И ухожу в свою комнату, чтобы первый раз за последний месяц заснуть спокойным, глубоким и целительным сном.

Такое странное чувство. Словно я проснулась.

Нет, встала с кровати я ещё пару часов назад. И вещи свои уже постирать успела, пока все спят и в прачечной пусто. И позавтракать, ещё до рассвета. И даже кухарке помочь, которая одна встала раньше меня. Напевая себе под нос, я растопила печь, начистила целый чан овощей и заканчивала натирать до блеска медную кастрюлю, когда пришла сонная Ваби, большую часть чьей работы я уже и переделала.

— Поёшь? — потирает она глаза.

— Пообещайте мне любовь… пусть безответную… — киваю я, рассматривая своё отражение в блестящем боку сотейника. — Узнаю в облике любом… её приметы я…

Не просто пою — душа поёт. Господи, как я его люблю! И я правда словно проснулась. И только когда проснулась, поняла, что спала.

Стресс последних дней дома, когда меня трясло от страха и паники, сердце заходилось в груди от сомнений и переживаний. Потом перемещение. И потом дни здесь. Дни какого-то полного эмоционального отупения, когда организм словно заблокировал эмоции — всё осталось в прошлом.

Вчера, когда Георг уехал, я пошла проверить свои вещи в тайнике под лестницей и вдруг расплакалась. И не знаю сколько там прорыдала, уткнувшись в родненький пуховичок. И вот когда меня так прорвало — я вновь и начала чувствовать.

Вкус, запах, жизнь. Страх, что это чёртов ублюдок изнасиловал бы меня и всё, если бы не появился король. И никто не пришёл бы ко мне на помощь, ведь это публичный дом, а не пансион благородных девиц. Кто потом стал бы выяснять клиент он или нет, договаривались мы с ним так или нет. Дело уже было бы сделано.

И вот когда я выплакала эти слёзы, когда испугалась, тогда и поняла, что все эти дни двигалась как марионетка. Вроде что-то делала, ела, говорила, но по сути пребывала в летаргическом сне. И я была не я, а так, оболочка от меня. Как устрица в раковине, когда кажется, что и не живая она вовсе, но внутри плотно сомкнутых створок — нежное, ранимое, дышащее. Внутри моей раковины была я, та что сегодня, наконец, вдохнула полной грудью.

«Я. Живая. Настоящая. Твоя», — на секунду прикрываю я глаза, поперхнувшись своей песней от нахлынувших чувств. Рядом с моим королём мне было так хорошо, легко, естественно, уютно. И только когда он уехал, я вдруг испугалась. Господи, как я это выдержала-то? Не дрогнула, не подала вида, не растерялась и, главное, не прижалась к нему со всей силы и не призналась? Как?

И честно говоря, мне как два пальца об асфальт его убедить, что я это я. Но ведь тогда как раз это буду не я — расчувствовавшаяся, растёкшаяся лужицей, только потому что он приехал. А приехал-то он в бордель! И вовсе не меня там искать, а ясно по каким причинам. Сволочь! Расслабиться он решил. Отвлечься. Мало ему тех, что толпами сами во дворец к нему приходят. И тут я бы ему такая всё простила, и как ни в чём не бывало кинулась на шею: «Гоша, я ваша навеки!» Вся такая ручная, карманная, послушная, без претензий. Ага! Щаз! Спасибо, комнатной королевской собачкой я уже была. Теперь мне отступать некуда, Москвы за мной нет. Да что там Москвы, даже Магадана.

— Магадан — заброшенный край… Магадан … Магадан… Магадан — запорошенный рай, — резко меняю я репертуар.

Но, главное, я его зацепила. Видела, что зацепила. Снова. Вот и пусть теперь добивается. Сам. Ибо ничто мы не ценим так высоко, как полученное с большим трудом. И ничем не дорожим так мало, как доставшимся легко.

Нет, ну вот как это называется? Ходила, обивала пороги, а тут увидела его глаза, его потрясение, ступор, лёгкое помешательство и разом пришла в себя.

Да куда ей, этой замухрышке Коннигейл со мной тягаться!

Пусть он не узнал меня, но, чёрт побери, он меня заметил. Запал. Завис. Увлёкся. И это даже круче. Этот его охотничий инстинкт, что в нём проснулся, куда лучше, чем мои нудные объяснения.

А как он разозлился, когда я не обернулась! Мн-н-н… Прямо взбесился. Ры-ы-ы! Как же я люблю его таким! Как же я люблю его! Любым! И как же я припомню ему эту его вылазку в публичный дом!

Говорите, никто не знает, как я теперь выгляжу? Ну будет вам юная красотка.

Говорите, я потеряла память? Ну будет вам амнезия!

— Чему ты лыбишься? — косится на меня Вабария, подметая у печи.

— Видела вчера короля, — вешаю кастрюлю на крюк над головой.

— Да ладно, — садится она на табурет, зажав в руках веник.

— Ваби, ты баешь уже как я.

— Не базлань, — улыбается она, обнажая белые, но кривые зубы. Что на её языке значит нечто среднее между «не бузи», «отвянь» и «переходи уже к делу». — Каким ветром его в наше кружало занесло?

— Видимо, попутным, — смеюсь я. — Ради чего ещё можно сюда приехать?

— Баял с тобой? — хитро прищуривается она. — С наветками?

— Без намёков, — хмыкаю я, передразнивая её «наветки». — Увезу, говорит, я вас отсюда Лола, в терем белокаменный. Назову своей женой. Станем жить-поживать, да добра наживать.

— От брешет и не краснеет! — машет она на меня веником и встаёт. — Сколько я здесь работаю, а ни разу ни одну девицу он отсюда не увёз. И ни к одной даже не захаживал ни разу.

— Так не царское это дело: по шлюхам самому ходить, — беру я следующую позеленевшую кастрюлю. — Его забота выбрать, а остальное его подручные сделают. И заберут, и заплатят, и во дворец доставят. А сколько ты тут работаешь?

— Дык, пару годин уже, — ставит Вабария на стол рядом со мной тарелку с изюмом, который принимается перебирать и оборачивается к кухарке. — Иветта, а что, сегодня скорбный день?

— Мадам Соня даве сказала делать кнышики, — громыхает сковородками Ивет, пожилая женщина, сухая, жилистая и молчаливая.

— Кнышики — это что? — возвращаю на место кастрюлю и подвигаю к себе горстку изюма, чтобы помочь Ваби.

— Это пирожки с рисом и изюмом, — глядя на меня исподлобья, качает она головой. — Ты и этого не знаешь? Откуда ж ты к нам прибыла, подруга?

— Издалека, — пожимаю я плечами. — Отсюда не видно.

— Кнышики на поминки подают, — ставит нам на стол Иветта пустой гарчик, так у них тут зовут горшки. — Сегодня ведьма приедет, будет у кого бремя нежелательное — травить. Вот за упокой тех душ невинных и кнышики.

— Ведьма?! — сглатываю я. Вот уж кого я точно не хочу видеть, так это Эрмину. Хоть и заставил её Барт сделать то, что она ему обещала, а не доверяю я ей. — А во сколько она будет?

— Так до обеду, — провожает глазами сутулую спину кухарки Ваби. — А тебе неужто надо?