За Столбами Мелькарта - Александр Немировский

– Лопни мои глаза, – толстяк подмигнул Ганнону, – ты подоспел вовремя! Еще немного – и мы протянули бы ноги от голода.

Ганнон понял намек:

– Идем в таверну!

Мидаклит и Малх тоже обрадовались этому приглашению. Они устали от сутолоки базара. Кроме того, им не терпелось выведать, что это за люди, которых Ганнон выкупил из рабства.

В таверне, носившей странное название «Морской петух», пахло дымом очага и соусом. На длинных дубовых скамьях сидели подвыпившие моряки. Один из них спал, положив голову на припертый к стене стол. Посередине таверны на земляном полу кружилась молодая женщина в короткой красной тунике. Звенели цепочки на ее босых загорелых ногах. В пляске ее были быстрота и стремительность ветра, который обрушивается на страну Запан с высоких северных гор, жар солнца, освещающего ее зеленые виноградники и тусклые оливковые рощи, богатырская сила прибоя, бьющего о черные скалы.

Ганнон и его друзья заняли места поближе к хозяину «Морского петуха», горбуну с серьгой в правом ухе. Хозяин не замедлил расставить перед новыми посетителями амфоры с вином и плоские чаши с мясом и овощами.

– У тебя не массилийское ли вино, хозяин? – спросил Саул, поднося к губам фиал.

– Нет, гадирское, – отвечал горбун удивленно.

– Тогда я его пью. – Иудей мгновенно осушил кубок.

Мастарна хрипло рассмеялся:

– Ты думаешь свалить вину на вино!

Повернувшись к Ганнону, этруск рассказал:

– Плыли мы близ берегов Массилии[50]. Захватили купца под парусами. В трюме у него мы нашли отличное массилийское вино, не хуже, чем это. Мои молодцы к нему присосались, а он, – Мастарна кивнул на Саула, – первый. Когда нас настигли массилиоты, вся команда лежала на палубе как мертвая. Один удар тараном – и прощай наша «Мурена»! Мы, как лягушки, барахтались в холодной воде, пока нас не втащили на борт.

– А как же вы попали в Гадир?

– В Массилии нас купил этот шакал гадирец и привез сюда. В Гадире рабы стоят дороже.

– Он угощал нас одними плетьми! – добавил Саул. – Порази его бог в пятое ребро!

– А как попал в Гадир ты? – обратился этруск к Ганнону.

– Я здесь не один. Со мной флот с карфагенскими переселенцами. Хочу основать колонии к югу от Ликса.

Мастарна улыбнулся:

– Помнишь наш разговор?

– Помню, – кивнул дружелюбно Ганнон. – Ты был прав. Чтобы удержать сицилийский щит, нам нужны крепкие воины, а не хилые, истощенные от голода бедняки. Нам необходимы золото и слоновая кость, чернокожие невольники и железное дерево. И все это мы возьмем здесь, по эту сторону Столбов. И после этого мы поставим врагов наших на колени, – закончил Ганнон жестко.

– Клянусь морем, – воскликнул этруск, распрямляя плечи, – если бы я не был Мастарной, сыном Тархны, то хотел бы поплавать под твоим флагом!

При имени «Мастарна» Малх удивленно повернул голову. Грек застыл с куском лепешки во рту. Неужели перед ними тот самый Мастарна, неуловимый пират, гроза морей? Тот самый Мастарна, чей отец был последним царем Рима? Римляне его называли Тарквинием Надменным. Но откуда они знают друг друга, Ганнон и Мастарна?

– Там, где поместилось много тысяч, найдется местечко и еще для двух, – сказал Ганнон. – Едем с нами!

Мастарна переглянулся с иудеем.

– Я не люблю есть хлеб даром! – заявил он.

– А какое занятие тебе по душе? – вмешался Малх.

– На корабле я могу быть кормчим. Но если место кормчего занято, то, может быть, у тебя найдется свободная плеть? У меня тяжелая рука, и гребцы у меня не будут лениться.

– Лопни мои глаза, – воскликнул иудей, поднимая кулак, – рука у меня не легче твоей, и я поплыву хоть в царство теней, если на корабле найдется доброе вино!

Но вот выпито и съедено все, что можно только съесть и выпить. Отяжелев, люди с трудом оторвались от стола, уставленного пустой посудой. Ганнон бросил горбуну несколько монет и, подойдя к двери, толкнул ее ногой.

После чада таверны на улице показалось особенно свежо. Пахло морем, тем особым острым запахом, который опьяняет сильнее вина. Мидаклит, наклонившись, поправлял завязки сандалий. Малх, опираясь на плечо Гискона, рассказывал ему что-то, и мальчик заразительно смеялся. Пираты стояли, прислонившись к стене. Ноздри крючковатого носа Мастарны раздувались, и этруск стал удивительно похож на ястреба.

– Малх! – обратился Ганнон к старому моряку. – Ты отведешь моих друзей на корабль. Мы осмотрим храм и вернемся. И ты, Гискон, – добавил он, – иди тоже с ними. Тебе хотелось побывать у своей сестры.

Мальчик понял: Ганнон посылает его к Синте. Пираты, пошатываясь, пошли за Малхом. огда они были у поворота, Ганнон уловил звуки песни. Ее пел Саул на своем языке, но он был так близок к финикийскому, что Ганнон без труда разобрал:

А от куда ты знаешь этих людей? Спросил грек, когда звуки песни утонули вдали.

– Я обязан им жизнью, – отвечал Ганнон. – Они подобрали меня в море близ Гимеры и без выкупа доставили в Карфаген.

– Да, они поступили благородно, – согласился грек, – но все же они мне не по душе. Посмотри в глаза этому тирсену[51] и сразу поймешь правильность поговорки: «Глаза – окна души». Душа у него черная и жестокая.

Ганнон недоуменно пожал плечами.

– Впрочем, – добавил грек, – твой спаситель, наверное, не более жесток, чем его соотечественники. Я слышал, что тирсены под звуки флейт засекают до смерти своих рабынь, что они заставляют юношей-пленников убивать друг друга на похоронах своих лукомонов[52].

– Ты несправедлив, учитель, – возразил Ганнон. – Этруски не более жестоки, чем другие народы. Они ведь не приносят в жертву младенцев, как это делают наши жрецы. Не потому ли вы, греки, так невзлюбили этрусков, что они стали на вашем пути к океану, что они разоряют ваши колонии, нападают на ваши корабли?

Мидаклит усмехнулся:

– Да, тирсены сильный народ, они заслужили славу безжалостных пиратов. Но их владычеству приходит конец. Только гибель им принесут не греки.