Удачный сезон - Анна Иванцова

и закричать, но моя натренированная спортом и опытом рука держит крепко, как клещи. По лицу жертвы градом катятся слезы вперемешку с кровью. Она перестает сопротивляться. Неужели сдалась вот так, сразу? Оторва, дебоширка, почти девиантная Олеська? Трудно поверить. Но когда ловлю взгляд уцелевшего полупустого глаза, устремленного на уже переставшего бороться со смертью Сашку, почему-то верю. Губы девушки шевелятся, но невозможно разобрать слов.

– Прости меня… Прости… Прости… – все же различаю я, скорее прочтя по губам, нежели расслышав. По спине пробегает неприятный холодок. Его липкие пальцы медленно поднимаются от самых ягодиц до макушки. Кому адресованы эти, скорее всего последние, слова? Парню, перед которым Олеська испытывала чувство вины? Богу? Или мне? Хотя с чего бы…

В ней еще горит, пульсирует по венам жизнь. Она даже еще может выйти победительницей из сложившейся ситуации, искалеченной, разбитой, но все же победительницей. Стоит лишь очень-очень захотеть. Но она выбирает самый легкий путь: сдаться. Червячок презрения, живущий в моей груди, просыпается и начинает шевелиться, щекоча и раздражая.

– Олесенька, – издевательски мягко говорю ей в самое ухо. – Я отпущу тебя, хочешь? Если ты успокоишься.

В подтверждение своих слов чуть ослабляю захват, хотя отпускать, ясное дело, никого не собираюсь.

Зрячий глаз с лопнувшими сосудами так и не отрывается от трупа парня. Олеська игнорирует меня, будто не я сейчас решаю, жить ей или умереть.

– Прости меня… Не надо было… здесь… – шепчут побелевшие губы.

Начинаю по-настоящему злиться. Какая же глупая девчонка!

– Сашенька… Саша… Люблю тебя… – выдыхает она. Сжимаю зубы, чтобы не выругаться. Что она знает о любви, эта размалеванная кукла? Наклоняюсь за топором. Надоело. Спектакль затянулся.

Тут лицо Олеськи, наконец, обращается ко мне. Спокойное, не искаженное страхом. Как никогда в жизни серьезное и даже красивое.

– Чудовище. Тварь. Давай.

Размахнувшись от плеча, со всей силы обрушиваю окровавленное лезвие на тонкую шею. Голова падает на деревянный настил. Багровый дождь стучит по доскам, собираясь в лужи, блестящие под скудным светом висящего фонарика. Только сейчас понимаю, что меня окружает тишина. Музыка смолкла.

Тело мешком заваливается на бок, будто никогда и не принадлежало молодой резвой девчонке.

Кончено.

Дыхание мое все такое же ровное, пульс ненамного быстрее обычного. Поднимаю обезображенную голову, засовываю в извлеченный из кармана целлофановый пакет. Донести ее до дома в темноте проблемы не составит. Внимательно осматриваю беседку: не осталось ли каких ненужных следов? Еще раз на всякий случай протираю рукавом толстовки шампуры. Нажимаю на плеере кнопку воспроизведения и ухожу под первую за все время мелодичную композицию Арии «Возьми мое сердце». И кого это только трогает? Сердце – всего лишь насос для перегона крови. Душа все равно живет где-то в другом месте. Если вообще существует. Бросаю прощальный взгляд на Олеську, точнее на то, что ею недавно было. Понимаю вдруг: голова – вот место, где живет душа. Не мозг, не лицо и даже не глаза, а все вместе. Нет головы – человек превращается в обычную груду мяса. Что ж, Олеся, если так, то твоя душа со мной. По крайней мере, до тех пор, пока я не заберу то, что мне нужно.

Слабое эхо отдается где-то в темных закоулках сознания: «Чудовище. Тварь. Давай». Спокойствие меня не покидает, но странное, незнакомое ощущение чего-то холодного, влажного, как тела глубоководных морских змей, заставляет мои ноги быстро – слишком быстро – шагать по узкой тропе меж густых зарослей крапивы.

Почему девчонка… Нет, почему такая девчонка, как Олеська, отказалась от борьбы за свою жизнь? Возможно ли поверить в то, что ее слова о любви тому причина? Когда они звучали, меня душило презрение, а теперь, когда все закончилось и есть время взвесить случившееся…

Рядом залаяла собака. Учуяла запах крови. От неожиданного громкого звука стынет кровь. Я почти бегу к дому. Там забираюсь в комнату через оставленное распахнутым окно. Перевожу дух в теплой, пахнущей деревом темноте. Почему-то в этот момент хочется раствориться в ней, стать ничем и одновременно – частью всего. Не знаю, сколько времени стою вот так. В чувство прихожу оттого, что из пальцев что-то выпадает, издав глухой стук при встрече с полом. Пакет с головой. Как можно было забыть…

Включаю совсем тусклый старый ночник. Расстилаю посреди комнаты на полу широкий кусок полиэтилена. Вытряхиваю на него голову. Невольно закусываю губу, рассматривая ее. Еще час назад сегодняшняя идея добычи новых экземпляров казалась интересной, ведь так работать мне еще не приходилось. Но теперь темно-бурое нечто вызывает одно только отвращение. Слипшиеся, местами уже засохшие волосы, которые мне предстоит отделить, совсем не воодушевляют.

Глубоко вздохнув, достаю из-под кровати небольшой тазик и заранее подготовленную бутыль воды. Она, конечно, не горячая, но вполне сгодится. Опускать голову в таз смысла нет, так воды не напасешься. Так что поступаю проще: просовываю пальцы в ноздри и рот, крепко фиксируя таким образом «носительницу души» в одном положении, а другой рукой тщательно мою волосистую часть черепа. Вместо шампуня использую жидкое мыло, его проще смывать. Цвета клубничного крема пена с мягкими шлепками падает в таз. За этим в каком-то смысле привычным занятием я постепенно прихожу в себя, обдумываю все то, что случилось за последние часы.

Рискованное было дело, это слишком уж хорошо понятно. То, что кто-то мог меня видеть, мучительным зудом волнения и азарта напрягает все органы чувств. Привычка хорошо готовиться к убийствам подливала масла в огонь: прошедшая импровизация казалась грубой, неаккуратной и потому опасной. Но то, что готовиться сейчас в принципе не представляется возможным, – очевидный факт, против которого не попрешь. И теперь мне ничего не остается, кроме как ждать. Разумеется, ждать удачи.

Закончив с мытьем волос, принимаюсь за сушку. Было бы гораздо удобнее и быстрее воспользоваться феном, но это просто невозможно в столь поздний час, поэтому беру обычное махровое полотенце. Толку от него, правда, минимум, придется ждать несколько часов «естественной сушки». Возиться с непросохшими волосами – только портить их. Оставляю голову на полиэтилене и усаживаюсь на кровать, прижавшись ноющей спиной к прохладной стене. Нестерпимо хочется спать, но я знаю: сон так просто не придет.

Свежий ночной воздух слишком уж медленно успокаивает разгоряченный, перенапряженный мозг. И из головы упорно не идет последняя фраза девчонки. Не понимаю, чем она меня так задела, мне и не такое приходилось слышать в свой адрес.

Солнце разбавляет желтым предрассветный сумрак, когда я выхожу из бессонного оцепенения и решаю продолжить. Волосы, очистившиеся от крови и тяжелого духа смерти, стали легкими и мягкими, будто так и