На обратном пути - Эрих Мария Ремарк

В большой спальне удивительно уютно. На столе мечется свечной огарок. Из сумерек матовыми пятнами проступают кровати. Мы едим большими кусками сыр Юппа, который тот нарезает каждому армейским ножом.

– Пятьдесят! – рычит Валентин.

Тут распахивается дверь и врывается Тьяден.

– Зе… Зе… – запинается он и от страшного возбуждения начинает икать.

Мы задираем ему руки и водим по комнате.

– Что, шлюхи ограбили? – сочувственно спрашивает Вилли.

Тьяден мотает головой:

– Зе… Зе…

– Смирно! – приказывает Вилли.

Тьяден вздрагивает. Икота проходит.

– Зелиг! Я нашел Зелига! – Он вне себя от радости.

Вилли издает какой-то воющий звук:

– Э-э! Если врешь, выйдешь у меня через окно!

Зелиг был нашим ротным фельдфебелем, первосортная скотина. За два месяца до революции его, к сожалению, перевели, так что нам было до него не дотянуться. Тьяден рассказывает, что у него сейчас пивная «Король Вильгельм», где отличное пиво.

– Пошли! – кричу я, и мы выбегаем на улицу.

– Только сначала сходим за Фердинандом, – говорит Вилли, – ему еще нужно посчитаться за Шрёдера.

Мы свистим и шумим под домом Козоле, до тех пор пока он, недовольный, в одной рубашке, не выглядывает в окно.

– Что это вы так поздно? – ворчит он. – Не знаете, что я женат?

– Успеешь, – кричит Вилли. – Быстро спускайся, мы нашли Зелига!

Фердинанд оживляется.

– Правда? – спрашивает он.

– Правда! – кричит в ответ Тьяден.

– Ладно, иду, – кивает Козоле. – Но если вы меня дурите…

Через пять минут он уже внизу, мы все ему рассказываем и мчимся к пивной.

На повороте у Хакенштрассе возбужденный Вилли наскакивает на какого-то мужчину.

– Бегемот! – кряхтит тот с земли вслед Вилли.

Вилли стремительно оборачивается и угрожающе подходит к поверженному.

– Простите, вы что-то сказали? – уточняет он, поднося руку к фуражке.

Мужчина поднимается, смотрит вверх на Вилли и ворчливо отвечает:

– Не помню.

– Ваше счастье, – говорит Вилли, – что для ругательств у вас не слишком подходящее телосложение.

Мы проходим палисадник и останавливаемся перед пивной «Король Вильгельм». Название уже закрашено. Теперь заведение именуется «Эдельвейс». Вилли берется за дверную ручку.

– Подожди! – Козоле отводит его лапищу и умоляюще говорит: – Вилли, когда начнется, бью я. Обещал!

– Заметано! – кивает Вилли и распахивает дверь.

* * *

Нас оглушают шум, чад, свет. Стучат кружки. Музыкальный аппарат гремит маршем из «Веселой вдовы». На стойке сверкают пивные краны. У раковины рядом с разливочным столом, где две девушки споласкивают кружки с остатками пены, то и дело смех. Девушек окружают мужчины. Сыплются анекдоты. На пол льется вода. В луже отражаются искаженные лица. Один артиллерист заказывает шнапс на всех и хватает одну из девушек пониже спины.

– Да тут же знак качества надо ставить, Лина, – восхищенно причмокивает он.

Мы протискиваемся поближе.

– Действительно, вон он, – говорит Вилли.

У Зелига засучены рукава, расстегнут ворот рубашки; потный, с мокрой красной шеей, он жирными руками разливает пиво. Коричневые и золотистые струи наполняют кружки. Фельдфебель поднимает голову, и на лице его расплывается широкая улыбка.

– Здор́ово! Тоже вернулись? Вам какого – светлого или темного?

– Светлого, господин фельдфебель, – дерзко отвечает Тьяден.

Хозяин сосчитывает нас взглядом.

– Семеро, – кивает Вилли.

– Семеро, – повторяет хозяин, глядя на Фердинанда. – Шесть и Козоле, в самом деле.

Фердинанд пробирается к стойке и упирается в нее кулаками.

– Скажи-ка, Зелиг, а есть ли у тебя ром?

Трактирщик орудует никелированными кранами.

– Конечно, есть.

Козоле смотрит на него снизу.

– А ты ведь любишь ром, правда?

Трактирщик разливает коньяк.

– Конечно, люблю.

– А помнишь ли ты, когда в последний раз пил ром?

– Не-а…

– А вот я помню! – гремит Козоле, встав перед стойкой, как бык перед изгородью. – Тебе что-нибудь говорит фамилия Шрёдер?

– Шрёдеров много, – небрежно отвечает трактирщик.

Это для Козоле уже слишком. Он изготовляется к прыжку. Вилли хватает его и сажает на стул.

– Сначала выпьем. Семь светлого, – бросает он через стойку.

Козоле молчит. Мы садимся за стол. Трактирщик сам приносит нам по пол-литра.

– На здоровье! – говорит он.

– На здоровье! – отвечает Тьяден, и мы пьем. Тьяден откидывается к стене. – Ну, что я вам говорил?

Фердинанд провожает взглядом возвращающегося к стойке трактирщика.

– Господи, как вспомню, – шепчет он, – эта скотина лакала ром, а мы хоронили Шрёдера…

Он замолкает.

– Только слабины не дать, – говорит Тьяден.

* * *

Слова Козоле будто прорвали какую-то завесу, что до сих пор тихонько покачивалась над пивной, зал вдруг заполняется сероватой, призрачной вымерлостью. Контуры окон расплываются, из щелей в полу выползают тени, и прокуренное помещение устилает дым воспоминаний.

Козоле и Зелиг всегда друг друга терпеть не могли, но смертельными врагами они стали только в августе восемнадцатого. Мы стояли тогда в разбитой траншее за линией фронта и всю ночь рыли братскую могилу. Глубоко копать было нельзя, тут же проступали грунтовые воды. Под конец мы уже месили густую слякоть.

Бетке, Веслинг и Козоле выравнивали стенки. Остальные носили тела с передовой и, поскольку могила была еще не готова, выкладывали их в длинный ряд. Альберт Троске, унтер-офицер нашего подразделения, собирал жетоны и вынимал из карманов воинские книжки – у кого остались.

У некоторых лица были уже черные, подгнившие, потому что в сырую погоду тела разлагаются быстрее. Зато издают не такой сильный запах, как летом. Кто-то вымок и разбух от воды, как губка. Один лежал, широко раскинув руки. От формы остались одни клочья. Жетона тоже не было. Только по заплатам на брюках мы узнали рядового Глазера. Он был очень легким, потому что от него осталось чуть больше половины. Отдельные руки, ноги, головы мы складывали в плащ-палатку сбоку. Когда мы принесли Глазера, Бетке сказал:

– Хватит. Сегодня больше не влезет.