Ресторан "Хиллс" - Матиас Фалдбаккен

К счастью, «нипорт» хранится недалеко от лестницы. Мне нужно пройти всего несколько шагов вдоль левой стороны коридора со стеллажами и найти широкую старомодную стальную полку, которая выдвигается наподобие ящика. Эта кованая полка тяжела как свинец, но легко и без напряжения скользит по идеально подогнанным направляющим; изнутри она выложена чем-то вроде велюра. Ящик заполнен бутылками «нипорта», «руби», «тони», «кулейта», и так далее. Как ни странно, есть и токайское. Вместительные эти ящики, ничего не скажешь. Я достаю два «нипорта», но, резко пихнув бедром этот тяжеленный ящик внутрь по направляющим, чтобы его задвинуть, я умудряюсь жутчайшим образом прищемить себе левую руку. Как называется край ладони, то место с тыльной ее стороны, которое расположено пониже мизинца, где тыльная сторона переходит во внутреннюю часть ладони, или, может, лучше сказать, ближе к косточке запястья с внутренней стороны; черт, ну как же он все-таки называется, этот промежуток между костяшкой запястья и суставом мизинца, им еще наносят удары каратисты, или когда ребром ладони режут как ножом, то как раз это место задействуют? Кажется, гипотенаром называется эта мышца? Так вроде говорят? Именно этот участок парализует, если удариться локтем и ушибить nervus ulnaris, зажав его в кубитальном канале; такой ушиб, при котором нередко обездвиживаются мизинец и безымянный палец, называют вдовьим локтем, или даже вдовьим горем, потому что эта напасть быстро проходит. Вот это-то место я и прищемил тяжелым кованым ящиком. Ну что я могу сказать? Что тут говорить? Просто адский щипок. Сжав зубы, я испускаю тяжкий стон и с трудом медленно выдыхаю через рот, так что тонкая струйка слюны стекает на элегантную официантскую тужурку. Бутылки я сумел, не разбив, опустить на каменную кладку пола, зажал ладонь между ляжками и продолжаю шипеть и брызгать слюной, мне больно по самое немогу. Разжать ляжки и посмотреть, что с моей рукой, я не решаюсь. По ощущениям невозможно определить, расплющена ли она, порезана или размозжена, или что там с ней. Больно так, что кажется даже, будто кто-то нарочно измывается надо мной. Может, так и есть? Пытаясь справиться с болью, я принимаюсь ходить взад-вперед. Хотя можно ли это назвать хождением: я ковыляю туда-сюда между рядами полок, загребая ногами и зажав руки между ляжками. Но я не продвигаюсь вглубь подвала, я вовсе не желаю забрести в его дальнюю часть, ни за что на свете не желаю я оказаться в дальней и самой глубинной части этого промозглого подвала. В этом накопителе всего привозного и наносного. Порезаться я, кажется, не порезался, я потираю одну руку о другую, они сухие, похоже, крови нету. Даже смотреть не хочу. Стою тут, ниже уровня мостовой старого Осло, и постанываю.

У меня подкожное кровоизлияние: надулся волдырь размером с ненадетый презерватив. Вот-вот лопнет, надо бы его проткнуть, но с этим делом нужно идти к повару, здесь, в подвале, нет никаких колющих орудий, насколько мне известно. Я захватываю две бутылки «нипорта» правой рукой, а поврежденную левую руку зажимаю под противоположной подмышкой. Вот ведь незадача какая. Крышку подвала (стальную) мне удается захлопнуть каблуком туфли; в момент падения крышки на раму (тоже стальную) раздается оглушительный грохот. Ну и пусть. Мне этот грохот не приглушить. Я огибаю выступ стены и прохожу на кухню через черный вход.

– Можешь его проколоть? – прошу я шеф-повара, показывая ему волдырь.

– Сейчас сделаем.

– Здорово разнесло.

– А я его устричным ножичком.

В ту же секунду со стороны вращающейся двери доносится «эй!». В дверях, вперив в нас взор, стоит запыхавшийся Метрдотель. Я поспешно отзываюсь.

– Да?

– Ванессе нужна помощь, – говорит Мэтр.

– Так Ванесса вернулась?

– Да, она вернулась. С новой стрижкой.

– А.

– Сверху блеск, снизу гниль.

– …

– Ей требуется помочь. Она раньше не обслуживала столик 13.

– А что, за столик 13 пришли? – говорю я.

– За столик 13 пришли, – говорит Мэтр.

– Ах ты, господи.

Ну вот, за столиком 13, у самого бара, через два столика от столика 10, за которым восседает Хрюшон со своими избранниками, устроились Том Селлерс и его компания. Столик 13 тоже мой столик. Только их мне сейчас и не хватало. Селлерсу, как и Хрюшону, но на прямо противоположных основаниях (дело тут в упоминавшихся уже подношениях), дозволено вести себя в «Хиллс» как в собственной гостиной. Селлерс со свитой имеет обыкновение заявляться в разгар вечера, когда уровень шума возрастает, а публика постепенно распоясывается, но вот сегодня они, значит, прибыли в 13.47, средь бела дня: Селлерс, Братланн и Рэймонд.

Вообще-то Селлерс особо и не безобразничает. Он «озорничает», как говорят в деревне, но не выходя за рамки приличий. Он из мастеровых, так это называлось в старые времена. Когда в XVII–XVIII веках по Европе, начиная с Германии, разбрелись едва научившиеся ремеслу подмастерья, понятие «бродячий подмастерье» обросло довольно одиозными ассоциациями, так стали называть праздношатающихся бродяг без роду и племени. Конечно, Селлерс обретается в одном и том же месте, строго говоря, но от него исходит присущая некоторым людям, пожалуй, все меньшему числу людей, особенно здесь, на нашем упорядоченном севере, аура бесхозности и неприкаянности. Он шалопай. Ореол окультуренного озорника делает его в глазах многих неотразимым. Или, может быть, не столько неотразимым, сколько привлекательным.

Или не столько привлекательным в том смысле, что он обладает обаянием и магнетизмом, но в том смысле, что он притягивает к себе других жаждущих признания озорников. Нотка озорства придает Селлерсу авторитет в определенных кругах. У него физиономия стареющего шалуна. На лице у Селлерса толстая и грубая кожа Джорджа Клуни, но она более обветренная, более серая чем у Клуни, и форма головы под ней менее выигрышная. Селлерс не то чтобы страшненький Клуни, но у него кожа Клуни натянута на черепушку пошире. Кожа Клуни прокурена, пропита и натянута на черепную коробку озорника. Волосы начинают седеть. Он напоминает невыспавшегося Пикабиа. У него линялый вид, хотя он и крепко сложен.

Селлерс не блещет того рода ухоженностью, которая в общем отличает клиентуру «Хиллс». Пожалуй, его можно назвать интересным мужчиной. Он несколько потаскан и грубоват, но он спокоен. Утомлен. Не раздерган. Он выглядит лощеным, но в то же время и неряшливым. Он производит впечатление неглупого человека, и потому это его неблагоприличие влечет к нему. Эдакий потрепанный аль денте: снаружи потасканный, внутри жесткий. Ну и стоит еще добавить про то, как на него действует алкоголь. Некоторые люди, пьянея, ведут себя беспомощно или дурашливо. Когда Селлерс пьянеет, кажется, что он делает это нарочно, с вызовом. Со стороны опьянение Селлерса выглядит как критика чужой трезвости. Ему доставляет удовольствие, когда ситуация выходит из-под контроля. Селлерс из тех, кто чувствует себя как рыба в воде в атмосфере подначек. Вокруг него все постоянно наскакивают друг на друга. Его же почти невозможно вывести из себя. Рядом с Селлерсом не расслабиться. Он производит двойственное впечатление. Он не прост. Селлерс сложен. Его не поймешь. Представляет ли он собой загадку? Пожалуй, что так. Начинаешь задаваться вопросом, чего же он хочет? Чем он занимается?