Осень на краю - Елена Арсеньева

Да и дети Шатиловых, Олег и Таня, приехавшие в Энск полторагода назад (до этого они жили то в Петрограде, у родственников отца, то вМоскве, у Зинаиды Рейнбот, вдовы знаменитого Саввы Морозова и близкой подругиЛидии Николаевны), так и не стали Русановым близкими, хотя отношения были вродедружеские, родственные. Олег теперь учился в Варшавском политехническоминституте, который был эвакуирован в Энск, а Таня, едва приехав, устроилась влазарет, где уже работала ее кузина Саша Аксакова.

Между ними была разница в год, но Таня, младшая, выгляделакуда крепче, ярче, сильнее и телом, и духом, чем бледная, скромная Саша. Танябыла смешлива, говорлива, не лезла за словом в карман и очень забавно рассказывалао том, что Александр Рейнбот в припадке оголтелого патриотизма (а вернее,моды!) решил с наступлением войны сменить фамилию и звался теперь по матери –Резвой. Однако начальник санитарной части империи принц Александр ПетровичОльденбургский, в ведомстве которого Резвой подвизался, был весьма недоволенего деятельностью и порою, разъярясь, кричал: «Подайте мне сюда этогоурожденного Рейнбота!»

Что и говорить, Таня была прелесть, однако Саша ничего немогла с собой поделать – даже хохоча над ее шутками, чувствовала себянастороженно. Особенно когда кузина начинала расспрашивать о Дмитрии…

* * *

Конечно, если честно, Марине следовало сказать именно это:ужасно спешу, мол, и страшно занята, ни минуточки свободной нету. На такойответ так и наталкивал перехваченный ею взгляд Грушенькиной подружки.Светлоглазая и рыжеволосая девушка смотрела на Марину совершенно уничтожающе идаже с неким брезгливым недоумением, словно на дикое существо, явившееся изглубины таежных дебрей. А впрочем, пожалуй, даже появление на улицеМуравьева-Амурского облаченной в халат из ровдуги, засаленной и никогда в жизнине мывшейся гилячки или гольдячки вызвало бы у Грушенькиной подружки меньшийприступ отвращения, чем встреча с высокой, полной двадцатисемилетней женщиной скоротко остриженными, пышными, рано начавшими седеть волосами, одетой вкакую-то бесформенную черную хламиду вместо кофты и такую же бесформенную юбку,имевшей на ногах стоптанные и растоптанные туфли и щеголявшей без чулок –наверняка по причине отсутствия этих самых чулок в ее обиходе. Вообще-тонитяные, штопаные, грубые чулки у Марины были, но она их берегла. Вернее,делала вид, будто бережет… Теперь женские платья чуть не с каждым днемстановились все короче, что заставило дам и чулочных фабрикантов обратитьвнимание на прелестные ножки, в моду вошли прозрачные чулки-«паутинки» илишелковые: и простые, и в узорах, даже с живописью, а также высокие ботинки напуговицах, легкие изящные туфельки, умение красиво ходить и ровно, не косолапя,ставить ноги. Ничего этого не было у Марины – ни чулок, ни трепетной походочки.Она всегда топала, как лошадь, и косолапила, как медведь, а потому предпочиталамелькать голыми ногами, чем грубыми швами на неумело (она ведь была не толькокосолапая, но и косорукая во всяком рукоделье) зашитых чулках.

Ну и что? Не ее вина, что она влачит непосильную ношуубогой, скудной жизни. Даже и в былые времена, живя в громадном особнякемиллионщика Аверьянова, она презирала все это «дамское счастье» –чулочки-туфельки-бантики-шляпочки. И тем сильнее презирает теперь, когда едвасводит концы с концами. Ничего, недолго осталось вам, милые барышни, меритьпрезрительными взорами ссыльную поселенку! Марина ведь не чета вам,разряженным, но пустоголовым, ничего не видящим дальше своих хорошеньких,припудренных носиков! Эта война разрушит ваш сладенький, чайно-конфетный,кисейно-кружевной, зефирно-пряничный мирок! Через год, самое большее через двакамня на камне не останется от вашего достатка и благополучия. Прокатится, ох,скоро прокатится с запада солдатская волна… сметет старый, прогнивший ипроржавевший строй, принесет свободу и новые порядки… Посмотрим тогда, кто накого будет смотреть с презрением и что станет моднее: «паутинки» или голые,искусанные комарами ноги!

Итак, именно гордыня заставила Марину ответить согласием наГрушенькино приглашение. И скоро она уже сидела за столиком напротив эстрады,поглубже запихивая ногой под стол свой тяжелый, облезлый саквояж.

Кондитерская, чудилось, полна была разноцветных птиц, такойгомон стоял вокруг. Нарядных дам здесь было – не счесть! Официанты еле успевалиподавать кофейники и блюда с пирожными.

– Принеси нам, Феденька, для начала горячего шоколаду, – снебрежностью постоянной клиентки приказывала Грушенька официанту, – а потомподашь жасминовый чай.

– А пирожные какие изволите, Аграфена Васильевна? –почтительно склонился официант. – Ваши любимые, безе да «картошку»?

– Ну, это уж всенепременно, – кивнула Грушенька. – Как жебез них? Каждой из нас принеси по безе и «картошке». А еще подай ты нам,Феденька, «наполеонов», миндальных, «корзиночек», «сенаторских» да эклеров.

– Выходит, значит, двадцать одно пирожное, – подытожилФеденька, кивнул с довольной улыбкой и побежал из зала в раздаточную,скрывавшуюся за статуей фарфорового медведя, держащего в поднятой лапе блюдо сконфектами.

И в ту же минуту откинулась темно-бордовая шторка сбоку отэстрады, и на сцене появились музыканты.

Их было десять – все высокие, статные и довольно молодые:самому старшему не более тридцати пяти. Ну, что и говорить – эти яркиетемноглазые брюнеты, стройные, атлетически сложенные и обладающие отличнойвыправкой, не могли не притягивать взора. Особенно один из оркестрантов былхорош, самый молодой – не старше двадцати пяти, румяный, с бровями вразлет. Онбыл причесан на прямой пробор, и черные крылья волос, лежащие по обеим сторонамбелого лба, шли ему необычайно. Прижимая к себе скрипку и поглядывая чутьисподлобья, он обежал взглядом кафе, и вокруг Марины словно ветер прошумел:раздался общий дамский вздох.

«Понятно, – насмешливо подумала Марина. – Той же породыпаренек, что и Игорь Вознесенский!»

Воспоминание о признанном кумире всех дам и барышеньродимого Энска произвело у Марины разлитие желчи, как называют беллетристывнезапный припадок злобы и ярости. Потому что от Игоря Вознесенского мысль ееестественным образом перелетела к той, которая глупо, наивно, по-дурацки,по-идиотски (уничижительные эпитеты она могла нанизывать до бесконечности!)была влюблена в красавца-актера, а именно – к троюродной сестрице СашенькеРусановой, которую Марина ненавидела лютой ненавистью.

Чтобы хоть как-то перебить отвратительный вкус во рту,Марина быстро съела эклер (Феденька как раз поставил на стол три изрядных блюдас пирожными и кофейник с горячим шоколадом), потом «наполеон» и «картошку».Грушенька рассеянно колупала ложечкой безе, поглядывая по сторонам, ну а Надя,ее подружка, еще и кусочка не откусила, потому что взгляд ее был устремлен накрасивого скрипача.