Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба)

Ирод любезно помог новому следователю быстро получить нужные показания от обоих бывших лейтенантов — слишком высоки были ставки для него в этой ситуации, не нужны ему были какие-либо просчеты в оформлении обвинительного заключения. Соответствующие депеши были отправлены вслед всем пятерым бывшим узникам одесских концлагерей.

Наконец-то в кабинете Василий Петрович остался один, а весь горотдел стал очень боязливо и почтительно здороваться с ним — после того, как следователь по делу лейтенантов рассказал по секрету, что с помощью обычного канцелярского карандаша, которыми тот нажимал точки на руках при допросе, все нужные показания получены были за полчаса, и двое сержантов-костоломов остались в этот раз без работы.

Перспективы

Вайнштейн не раз пытался выйти на контакт с агрономом, но тот всячески сторонился его, не шел на сближение, все время отговаривался крайней занятостью. Непонятно было, что ж так могло обидеть человека, ранее так легко предложившего общение в неформальной обстановке. Борис прямо намекал, что вино уже созрело, пора бы совместно отведать этого эликсира, что он Петром Ильичом был неоднократно приглашен… Ничего не сработало — занят, не могу, не время, может, потом, когда-нибудь и т. д. И вдруг агроном сам пришел к нему под вечер очередной субботы. Пришел хорошо подшофе, с двумя бутылками местного самогона.

— Ого… вот это поворот… вы ж вино обещали, — шутливо подначил Борька пьяненького агронома.

— Не сегодня, милейший, вот помогите, у меня в карманах два стакана и урюк с изюмом на закуску, — тот, не опуская рук с бутылками, повернулся сначала одним, а потом другим боком к Вайнштейну, подставляя карманы.

Сели за стол, и Петр Ильич наполнил старорежимные резные стаканы по самый краешек.

— Ну, за юбилей мой, прошу покорнейше не отказать выпить со мной, — встал и торжественно произнес он.

Борис опрокинул стакан, горло прилично обожгло, и сдавленным голосом он спросил:

— Это сколько ж вам стукнуло?

— Сегодня ровно десять лет…

— Кому? Вам? Ничего не понимаю…

— Сегодня ровно десять лет, как я здесь. День-в-день… Давайте, милейший, опрокинем по второму, а то так грудь сдавливает, что мочи нет…

— Да, конечно, конечно, я сейчас на кухню быстренько, принесу чего-нибудь закусить, посущественней…

— Не утруждайте себя, мне нынче кусок в горло не лезет.

— Да расскажите ж толком, ничего не понимаю. Что-то с семьей? Жена, дети? Что случилось?

— А нечего рассказывать, ни жены, ни детей, ни семьи у меня нет… Да и меня, в общем-то, тоже нет…

— Ну что значит нет?

— А то и значит, что вот я есть, и меня можно потрогать, но кто я? — сокрушенно вздохнул агроном. — Кто? Привилегированный раб на опийно-конопляной плантации — вот кто я. Десять лет рабства… Работа — сон — еда… Раньше иногда еще баба, как припрет, и всё… Вот вы давеча про долю в бизнесе этом пытались говорить с хозяином, надежды, небось, питаете какие-то? Так вот — оставьте надежды свои! Все до одной. Нам судьбой уготована доля быть рабами на этой земле. Смиритесь. Выбраться отсюда, не имея карты, не зная троп в горах, невозможно. Да и казачки наши расстарались, на всех мало-мальски пригодных для прохода местах полно ловушек, самострелов и ям волчьих. — Он помолчал. — Пять лет назад двое к нам попали, из блатных — сбежали с поезда. Представьте — пропилили дно вагона и ночью прыгнули между рельсов. Повезло им, думали они, поработают чуток объездчиками, наберут втихаря опия или конопли, ну как повезет, и тогда рванут когти, как они говорили. Рванули, а потом, через неделю, нашли их… Один на самострел нарвался, второй в яму провалился. Так вот их полуобглоданные зверьем тела наши казачки на три дня для общего обозрения выставили для устрашения. Казачки… Казачки-разбойнички, мать их…

— Ну а вы-то, Петр Ильич, какими судьбами здесь очутились? — осмелился спросить Борька.

— Да все просто, — пожал тот плечами. — Я могу вам рассказать. Послали меня как передового агронома на сельскохозяйственный слет в Узбекистан, передовым опытом по выращиванию конопли делиться с местными. Две недели читал доклады, возили меня по разным колхозам, которые и на колхозы-то не похожи, везде бывший бай однозначно председатель, а жители его собственных аулов — стали его колхозниками. К концу третьей недели засобирался я домой, а тут кто-то записку мне ночью под дверь подсунул. Без подписи и адреса, печатными буквами. Моя семья, семья сестры арестована, у нее муж, бывший прапорщик, служил у Тухачевского. Меня арестуют сразу, как вернусь. У меня все внутри оборвалось, такая пустота вдруг и холод… Надо бы бежать, да вот куда, кому я нужен, кругом чужие люди, и возвращаться нельзя, и не возвращаться нельзя, а вдруг это ошибка… Всю ночь не спал, прикидывал, что и как. А наутро наши братья-казачки ко мне в гости пожаловали, шапки ломали, просили помочь, хорошие деньги сулили, а я возьми им и скажи: сделаю все, о чем просите, денег не надо, укрыться мне надо так, чтобы никакой чекист меня два-три года найти не мог, а потом сделать документы на другое имя и оплатить дорогу на Алтай — у меня там соученик и коллега давно живет, все время к себе зовет… На том и порешили. На рассвете я выбрался незаметно из общежития, как они сказали — ничего с собой не взял, ни вещей, ни документов, и вот печальный, но закономерный итог моего малодушия — я раб, привилегированный, но раб — ни документов, ни имени, ни-че-го… Есть только труд на благо казачков, корм и стойло… Этакий коммунизм наоборот — от меня по потребности, мне — что их благородия сочтут нужным мне выдать… Про договор наш даже и не вспоминают нынче… Поначалу я права пытался качать, бастовал, отказывался работать, так они на меня Игната с нагайкой напустили… Вот так бесславно закончились все мои выступления и демонстрации… — Петр Ильич надолго замолчал, задумчиво глядя в окошко. Наконец он очнулся.

— Ну-с, что-то я разговорился не в меру, по третьей, уважаемый Виктор Гиреев, инженер-путеец? — предложил. — Да и пошел я на боковую. А вторую бутылку оставляю вам, милейший. Употребите оную по собственному разумению или возьмите с собой, когда в гости ко мне зайти надумаете. Приличный напиток здесь днем с огнем не найти, только местное пойло, что из молока забродившего делают. А сие есть поздравительные подношения к этому дню от наших казачков, помнят, так сказать, и свято блюдут. Иезуиты доморощенные…

Он горько ухмыльнулся и, отставив стакан, пошатываясь, ушел к себе.

Хмель с Вайнштейна слетел моментально. Он понял: в который раз рушились все его планы и расчеты на скорое богатство и свободу. Нужно было что-то срочно придумать, какую-то хорошую комбинацию, и уйти надежно, рубанув все концы, чтоб не нашли, даже если б захотели. Поэтому вторая бутылка переместилась в угол горницы и была моментально забыта. До утра Борис сидел и бесконечно просчитывал варианты и возможности. Нужно было придумать такой план, чтобы не просто уйти, а уйти с деньгами или товаром, а лучше и с тем, и с другим.

Атаку на Митрича он начал было через его старшего сына, но быстро просчитал, что тот права голоса в финансовых вопросах не имеет, да и вообще никто не имеет, кроме самого Митрича, который единолично принимает все решения и крайне редко выставляет их на всеобщее обсуждение — только самые рискованные, чтобы в случае неудачи или убытков была возможность переложить вину за проигрыш на всех.