Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба)

На устаревшего и уже забытого Святого Николая она так замерзла, что сначала рванула с работы домой хлебнуть кипятка и согреть скрюченные ноющие пальцы об стакан, а потом заставила себя выйти в магазин за хлебом.

Почтальон Миррочка осторожно стукнула в дверь двенадцатой. Потом еще раз.

На галерею выглянула Дашка:

— Шо ты нам принесла?

— Тут… — замялась Мирра, — письмо для Косько…

— Та неужели! Дождалась-таки! — хлопнула в ладоши Дашка.

Мирра потупилась:

— А можете ей передать, а то еще столько работы…

— Давай! Давно хотела посмотреть, как эта выдра танцует! — Дашка выскочила на коридор и, глянув, отшатнулась от Мирры:

— Да пошла ты! Сама такое давай! Или вон в дверь засунь!..

— Я не могу в дверь. Надо подпись…

Выглянула всезнающая Нюся:

— Шо вы там за геволт на вечер устроили?

Дашка хмыкнула и поежилась.

— Все, я домой! Это без меня!..

Нюся, заметив конверт, замерла и, тихо ругнувшись, захлопнула свою дверь. Мирра постояла с проклятым письмом в руке и только двинула назад к лестнице, как услышала веселый крик Жени:

— Я уже дома! Уже! Стой! Иду!..

Женька, сияя, как начищенный самовар, взлетела по заледеневшей чугунной лестнице через две ступени.

— Ну давай уже, — она, не переставая улыбаться, протянула ладонь.

Мирра медленно опустила в нее конверт…

Женька рванула и вытащила листик и уставилась в него. С двух сторон скрипнули двери и показались головы Дашки и Нюси — одна в платке, вторая в папильотках.

Женя стояла как струна, сжав губы, нахмурив брови и перечитывая.

— Подпиши, пожалуйста, — шепнула Мирра.

Женя молча черкнула карандашом и пошла к двери.

Нюся высунулась:

— Женечка…

Женя оглянулась через плечо и отчеканила:

— Вон пошли! Обе!

Она зашла на кухню разгладила листок и перечитала еще раз:

«Извещение. Ваш муж лейтенант г/б Косько Петр Иванович, находясь на фронте Отечественной войны с немецко-фашистскими захватчиками, 25 мая 1942 года пропал без вести.

Настоящее извещение является основанием для возбуждения ходатайства о назначении пенсии.

Начальник в/ч пп № 02475, генерал лейтенант А. Вадис.

14 декабря 1944 года».

Женька сидела на табуретке, уставившись в одну точку, и тихонько раскачивалась из стороны в сторону. Так ее и застала через два часа вернувшаяся из техникума Нилка.

Она подхватила листочек и начала рыдать на первой строчке…

— Папочка… мой… папочка… Мамочка…

Прибежал замерзший и облепленный, как снеговик, Вовка с помятым мокрым портфелем и замер в коридоре, завыв волчонком следом за Нилой.

Женя поднялась, выдернула извещение у дочери из рук:

— А ну перестали выть! Пропал без вести еще не значит, что погиб. Ваш папа — офицер и разведчик. Найдется.

— А ты Леле скажешь?

— Конечно. Это ж ее сын. Завтра пойду.

Перед работой Женя зайдет к Гордеевой, принесет кашу и, кашлянув, выдаст с порога:

— Пришло письмо. Официальное.

Гордеева повернулась и уставилась на Женьку мутными рыбьими глазами в пленке катаракты:

— Рожай уже.

— Пропал без вести в мае сорок второго, — отчеканила Женя.

Гордеева глыбой сидела на своей продавленной кровати и только сжала руки в кулаки.

— Иди, на работу опоздаешь. И саквояж мой подай сюда, а то ноги слабые совсем. Не поднимете, если навернусь.

Женька плюхнула возле кровати своего ровесника — кожаный саквояж, сочиненный и собранный ее отцом.

— Да аккуратнее, ты, корова! Не таз с бельем! — вызверилась Гордеева.

Женька оглянется на пороге:

— На спирт не налегайте.

Когда она выйдет и закроет дверь, Фердинандовна вытащит флягу и всадит почти половину, задохнется, закашляется и завалится раненым зверем лицом в подушку.

А вот Женька плакать не могла и спать теперь тоже не могла. Она такой же натянутой струной, как ходила на службу, ложилась в постель и лежала с открытыми глазами. Без мыслей, без слез.

Через день приедут сестры с поздравлениями. Женька откроет:

— Ну заходите. Простите — стола нет и настроения тоже.

Лидка съязвит:

— Я, конечно, понимаю, тридцать семь не круглая дата и не повод для радости, но зачем же так на семье экономить?

Нила шепнет про похоронку.

Лида усядется на кухне:

— Тогда пить будем. У тебя есть. Что мы, зря приперлись? И помянем заодно.

Анька бросится обнимать Женю.

— Не надо! В утешениях не нуждаюсь! — отстранилась она. — И это извещение, а не похоронка. Не каркай!

Женька выпьет пару рюмок с сестрами. Выслушает новости, ласково потреплет Вовку по голове за выпиленную лобзиком в школьной мастерской рамочку.

Когда все уйдут, а дети лягут, она нальет полный стакан самогона и, старательно глотая, выпьет. Ничего. Ни сна, ни покоя. Она снова будет лежать бревном, с чужим, окостеневшим телом.

— Баб Лель, — Нила придет к бабушке, — бабулечка, помоги… мама не спит. Лежит там истуканом, вздыхает и встает в четыре. И не ест почти ничего. Ходит деревянная, и все. Лёлечка, что ей дать?

— Водки ей дай — или выплачется, или заснет.

— Да как я ей дам? Она ж никого не слушает!

— Ну я откуда знаю? Подруг ее попроси.

— Нет у нее никаких подруг. Ты ж знаешь.

— Ну сестер, значит. Не одна у родителей.

— Они предлагали — она не хочет.

— Пусть хоть силой зальют.

Нила вдруг хихикнула сквозь слезы — она представила, как маленькая, сухощавая тетя Лида и нескладная тетя Аня пытаются удержать ее злющую маму, которая стреляет и мечет ножи. Про мамин секрет она давным-давно знала.

Нила послушается и заедет после техникума к строгой тете Лиде. Расскажет про совет Гордеевой и попросит помощи. Лидка вздохнет, пожует губами и процедит:

— Я разберусь. Домой езжай.

Лидка заявится к Жене за пару дней до Нового года.

— Собирайся, поехали!

— Это куда на ночь глядя?

— Давай быстрее, нашей доходяге на Фонтане плохо.

— Она ж неделю назад нормальная была!