Бастард де Молеон - Александр Дюма

— Я этого не требую, — вздохнул великий магистр. — Человека делает виновным дурной умысел, а поскольку вы, сеньор Мотриль, ручаетесь, что он ничего злого не замышлял, я должен вознаградить его за резвость моего пса. Фернан, отдай свой кошелек этому человеку.

Фернан с отвращением подошел к раненому и швырнул ему кошелек, который тот поспешно подобрал.

— А теперь, сеньор Мотриль, благодарю вас за заботу, хотя я в ней и не нуждаюсь, — сказал дон Фадрике тоном человека, который не потерпит никаких возражений. — Для защиты мне довольно моей стражи и моего меча. Поэтому приберегите свой меч для защиты себя и ваших носилок. Теперь вам известно, что я больше не нуждаюсь ни в вас, ни в ваших людях, возвращайтесь в свой шатер, сеньор Мотриль, и спите спокойно.

Мавр поклонился, а дон Фадрике пошел дальше.

Мотриль подождал, пока он отойдет, и, когда фигуры принца, рыцаря и пажа растворились в темноте, подошел к часовому.

— Ты ранен? — шепотом спросил он.

— Да, — мрачно ответил часовой.

— Тяжело?

— Проклятый зверь впился клыками мне в шею.

— Сильно болит?

— Очень.

— Так ли велика твоя боль, чтобы ты не нашел сил для мести?

— Кто мстит, тот забывает о боли. Приказывайте!

— Я отдам тебе приказ, когда придет время. Пошли. И они вернулись в лагерь.

Пока Мотриль и раненый солдат возвращались в лагерь, великий магистр вместе с Аженором и Фернаном уходили все дальше по укутанной мраком равнине, которую на горизонте ограничивала горы Серра — Да-Эштрела. Время от времени он посылал то вперед, то назад пса, который, если бы за ними кто-то шел, наверняка почуял бы соглядатая.

Когда дону Фадрике показалось, что они отошли достаточно далеко и даже звук его голоса не достигнет лагеря, он остановился и положил руку на плечо рыцаря.

— Послушай, Аженор, — сказал он тем проникновенным голосом, который, казалось, идет из самого сердца, — больше никогда не говори со мной о той особе, чье имя ты произнес вслух. Ибо если ты заговоришь о ней при чужих, то лицо у меня покраснеет от смущения, а руки задрожат; если ты заговоришь о ней, когда мы будем наедине, то сердце мое дрогнет. Вот все, что я могу тебе сказать. Несчастная донья Бланка не смогла добиться благосклонности своего царственного супруга: столь чистой и кроткой француженке он предпочел Марию Падилью, надменную и пылкую испанку. Целая печальная история, полная подозрений, вражды и крови, заключена в этих немногих словах, что я тебе сказал. Однажды, если потребуется, я расскажу тебе больше, но отныне, Аженор, сдерживай себя и больше не говори мне о ней. Я и без напоминаний слишком поглощен мыслями обо всем этом.

С этими словами дон Фадрике запахнул плащ, словно пытаясь уединиться и в его складках спрятать свое огромное горе.

Аженор задумчиво стоял рядом с великим магистром; он пытался, собрав все свои воспоминания, понять, чем он может ему помочь, и проникнуть в тайну своего друга; Аженор лишь догадывался, что в связи с этой тайной дон Фадрике и призвал его к себе.

Великий магистр понял, что творится в душе Аженора.

— Вот и все, что я хотел тебе сказать, друг мой, — прибавил он. — Отныне ты будешь жить подле меня, и, поскольку я не буду остерегаться моего брата, поскольку не буду говорить с тобой о донье Бланке, а ты не будешь спрашивать меня о ней, ты, разумеется, сможешь в конце концов измерить глубину той бездны, что повергает в ужас меня самого. Но сейчас мы едем в Севилью, где меня ждут празднества по случаю турнира. Мой брат-король желает оказать мне честь, а посему, как видишь, прислал ко мне дона Мотриля, своего советника и друга.

Услышав имя мавра, Фернан скорчил гримасу ненависти и презрения.

— Поэтому я и подчиняюсь ему, — продолжал дон Фадрике, как бы отвечая самому себе. — Но когда мы уезжали из Коимбры, у меня уже возникли подозрения, и слежка, которую устроили за мной, их подтвердила. Мне надо быть начеку. У меня есть не только мои глаза, но и глаза моего преданного слуги Фернана. А если Фернан будет вынужден покинуть меня с каким-нибудь тайным, необходимым поручением, то его заменишь ты, ибо я равно люблю вас обоих как близких моих друзей.

Дон Фадрике поочередно протянул руку каждому из них; Аженор почтительно прижал ладонь великого магистра к сердцу, а Фернан осыпал ее поцелуями.

— Сеньор, я счастлив любить вас и быть любимым вами, — сказал Молеон, — но я приехал слишком поздно, чтобы успеть заслужить столь пылкую дружбу.

— Ты будешь нам братом, — ответил великий магистр, — войдешь в наши сердца так же, как мы вошли в твое сердце. И с этой минуты давайте говорить лишь о празднествах и о прекрасных поединках на копьях, что уготовила нам Севилья. Пойдемте назад в лагерь.

За первой же палаткой, которую он обошел, дон Фадрике столкнулся с бодрствующим Мотрилем; он остановился и посмотрел на мавра, не в силах скрыть досаду, вызванную его неслыханной назойливостью.

— Сеньор, — обратился мавр к дону Фадрике, — когда я увидел, что в лагере никто не спит, мне пришла в голову мысль: поскольку днем стоит жгучая жара, не угодно ли будет вашей светлости сию же минуту отправиться в путь? Светит луна, ночь тиха и прохладна, и вы сократите часы нетерпеливого ожидания короля, брата вашего.

— А как же вы, ваши носилки? — спросил великий магистр.

— Помилуйте, сеньор! — воскликнул мавр. — Я и все мои люди повинуемся вашей милости.

— Хорошо, едем, я согласен, — сказал дон Фадрике. — Распорядитесь выступать.

Пока седлали лошадей и мулов, пока сворачивали палатки, Мотриль подошел к раненому часовому.

— Если этой ночью мы сделаем десять льё, то пересечем ли первую горную цепь? — спросил он.

— Да, — ответил солдат.

— А если завтра мы выйдем в семь вечера, то когда доберемся до брода через Зезири?

— В одиннадцать часов.

В указанный солдатом час они добрались до реки. Как и рассчитывал мавр, ехать ночью было очень приятно всем, а особенно самому Мотрилю, которому было легче скрывать носилки от любопытных взглядов Мюзарона, ибо у достойного оруженосца была одна-единственная забота — узнать, что за сокровище спрятано в позолоченном коробе, который так тщательно охраняет Мотриль.

Поэтому, будучи истинным сыном Франции, он, не обращая никакого внимания на совершенно непривычный для него климат, в полуденное пекло принялся бродить вокруг носилок.

Солнце жгло немилосердно; лагерь опустел. Дон Фадрике, чтобы никто не мешал ему предаваться раздумьям, удалился к себе в палатку. Фернан и Аженор беседовали в своей палатке, когда на пороге вдруг возник Мюзарон.

У оруженосца была сияющая физиономия человека, который почти нашел то, что давно искал.