Чумщск. Боженька из машины - Наиль Муратов

в области днища. Провиант с глухим стуком повалился на землю.

– Проклятие… – сдавленно выругался Усатый.

– Ох… – произнес Крашеный.

Барин тут же повернул голову в сторону Ободняковых, спрятал шпагу за спину и затравленным высоким голоском спросил:

– Кто тут?

Далее скрывать себя Ободняковым не было никакого смысла. Поэтому господа робко выглянули из-за забору и произнесли:

– Это мы.

– Пришли поблагодарствовать-с за чудесное спасение, – сказал Усатый и, сконфузившись, кинулся собирать рассыпавшиеся продукты.

– Изумительная история, – добавил Крашеный. – Благодаря месье Семену. Обязаны жизнью-с…

Усатый оторвался от продуктов и оба радостно замахали Сеньке. Сенька несколько мгновений с ужасом глядел на измененных гримом Ободняковых, пытаясь признать в них вчерашних Ободняковых, а затем просиял в ответ и сказал барину:

– Это те господа, что вчерась в банях представленье давали, а я их спас. Лицедеи оне, – и шепотом добавил. – Богатством располагают.

Барин приосанился. Сенька поспешил к Ободняковым и открыл им калитку. Они расцеловались. Сенька всё с удивлением поглядывал на грим артистов.

– Мы роль репетируем, братец, – пояснил Крашеный. – Нечего и пугаться.

– Собери-ка ты снедь, братец, – попросил Усатый Сеньку.

Ободняковы поспешили к барину, который ожидал их, выставив вперед носок одной ноги и вложив руку в полу своего ветхого халата. Был он анемично бледен, давно не чесаные кудри топорщились на ветру пенькою; впрочем, лицо его было даже красиво, кабы не запущенность.

– Смелая порода, – со снисходительной улыбкою сказал барин. – Знает, с кем дело держит. Ведь я сам имел неоднократные подвиги на различных поприщах, не исключая и амурных. Хотя предпочитаю не распространяться.

Господа представились.

– Вонлярлярскый, – отрекомендовался в свою очередь барин. – Граф Данила Дмитриевич, – Просвещаю молодежь. Знаете ли, несуразно, когда в дому императора на Востоке голубей почитают за лакомство и подают с зеленым горошком и изысканными специями, – граф сглотнул, и артисты увидели его небритый, далеко выдающийся, вероятно, от недостатка иоду, кадык. – А здесь всячески третируют и обругивают крысою, – он недовольно посмотрел на Сеньку. – Ничего не знают. Ни на каплю.

Ободняковы смущенно покивали, озираясь на Сеньку.

– К слову, – опомнился барин и указующе провел ладонями по засаленному ветхому своему платью, – это, конечно, не для внешних глаз. Не люблю рядиться. Предпочитаю простоту во всём. Веду свой образ жизни подобно Цинцинатту, – носком туфли граф указал на тощие капустные головешки, торчащие из грядок, а затем вновь принялся сновать руками по халату, будто приглашая господ рассмотреть сии лохмотья поближе.

Ободняковы вновь закивали, не зная, куда себя деть. К счастью тут подоспел с подобранными продуктами Сенька и барин с достоинством произнес:

– Добро пожаловать в мое скромное жилище. Однако ж мы уже отобедали-с, – добавил он негромко и торопливо. – Потому-с не обрадуем вас обилием яств. Согласно армейским порядкам привыкли обедать рано.

Ободняковы коротко переглянулись, еще паче понимая всю прискорбность положения Вонлярлярского, ведь на часах едва ли было девять.

Гости вошли в дом и тут же погрузились в кромешную темноту. Пахнуло сыростью и глиной.

– Не обращайте внимания, – бодро заметил Вонлярлярскый. – Мрак держим для воров, коих в этом гадком городишке, – он сквозь зубы выругался, – предостаточно, будьте уверены. Вас еще не грабили? – он запнулся во тьме и зазвенел какими-то склянками, и вновь Ободняковы услышали сдавленную ругань графа. – У нас завсегда грабят, а в гостиницах и подавно.

– Не приходилось, – ответил Крашеный, на ощупь пробираясь к забрезжившему впереди свету.

– Нет, – ответил Усатый, осторожно выставляя вперед ногу. Оба же при этом одновременно подумали: «Однако…»

Наконец, дистанция была пройдена. Гости оказались в довольно просторной зале с высокими потолками, которая, вследствие слишком малого количества мебели, выглядела весьма сиротливо и уныло. Да и имеющаяся мебель, надо сказать, была основательной степени ветхости: в углу – скособоченный шкап под мореный дуб, более походящий на огромный короб, рядом – низкий спартанский топчан с набросанным на него тряпьем, у крохотного пыльного оконца, которое давало совсем немного света – массивный стол из необструганных досок, какие бывают обычно в кабаках, с парою затертых лавок, да два тонконогих стула. Известка на стенах растрескалась и потемнела. Пахло болотом и заношенными портками. Над столом смутно поблескивала в дешевой рамке плохонькая репродукция картины, изображавшей историю блудного сына.

Сенька бросил продукты на стол.

– Ля бьенвеню! – промолвил граф, потирая руки. – Будьте как дома. И не удивляйтесь: предпочитаем скромность во всём, – здесь Вонлярлярский с кислым выражением лица обвел взглядом комнату.

Ободняковы отчего-то на мысках пересекли залу и осторожно присели на одну из лавок. Однако Крашеный тут же неловко вскочил и, смущенно поглядывая то на Усатого, то на графа, то на Сеньку, пытался что-то сказать. Наконец он, волнуясь, начал:

– Ваше Сиятельство! Такая уж выпала на нашу часть планида, что занесло нас по приезду прямехонько в степаненковскыя бани.

– Ооох! Хехехе! – Вонлярлярский, тихо смеясь, переглянулся с Сенькой и лукаво подмигнул ему.

– И ежели б не самоотверженная доблесть вашего верного… – Крашеный смутился, подбирая слово, – оруженосца – не видать нам ни премьеры, ни света белого.

– Совершенно бы сгинули, – подтвердил Усатый, вставая.

Граф меж тем, снисходительно опустив глаза долу, поигрывал кончиком туфля, ранее принадлежавшего Усатому.

– Посему… – от воспоминаний давешних лихих азьатчиков, Крашеный совершенно растрогался, некоторое время собирался с мыслями и внезапно выпалил, указывая на стол с наваленными там продуктами: – Вот некоторое… вспомоществование… Обязуемся впоследствии посодействовать и куда существенней.

Затем Крашеный окончательно стушевался и замолчал.

– Нисколько не задевая вас, – недовольно косясь на оконфузившегося коллегу, поспешил выправить ситуацию Усатый. – Символически одарить, так сказать, спасителя Сеньку… Однако вопрос несколько иной. Мы желали б и вправду расплатиться куда существенней, посему спасены жизнию, но заимеем такую возможность только завтра, поскольку – артисты и гонорар получаем лишь после спектаклей…

– Премного благодарен, друзья мои, – отозвался граф, бросая нарочито равнодушный ленивый взгляд на продукты, которые, между прочим, источали весьма аппетитный запах. – Однако нет никакой необходимости. Это не в наших принсипах – делать с корыстью. Мы не нуждаемся, – Вонлярлярский с достоинством посмотрел на Ободняковых, а сидящий в углу Сенька при этих заключительных словах многозначительно закашлялся.

Ободняковы вновь коротко переглянулись. Повисло неловкое молчание.

– И если уж на то пошло, – продолжил вскоре граф, – то знайте: в долгу я оставаться не привык. Принсипы, – пояснил он, вставая и направляясь к шкапу. – А без принсипов жить в наше время могут одни только безнравственные или пустые люди.

Граф открыл скрипучие двери шкапа и наполовину погрузился в его недра. Прошло около минуты, затем Вонлярлярский с покрасневшим от натуги лицом показался из шкапа и крикнул слуге:

– Сенька, куда подевался чудотворный зонт секунд-ротмистра Падунского?

– Так я его уже неделю как того…