Летняя книга - Туве Марика Янссон

моя красавица, – с нежностью сказал Дюваль, – но это не важно. Главное, что все уже позади».

Ночь пролетела удивительно быстро.

Краски стали прозрачнее, бледнее, небо над часовней посветлело. Старик, который танцевал с невидимой женщиной, все еще прижимая ее к себе, спал в канаве. Рошанский и Дюваль после семи бокалов клялись друг другу в вечной дружбе. Объявили последний танец, танцующие встали в круг, а некоторые заняли место в центре. Дюваль поступил иначе: пал на колени перед возлюбленной и расстелил на асфальте кусок картона от эстрадной декорации, чтобы девушка не испачкала платья. Она тоже встала на колени, и они расцеловали друг друга в обе щеки. «Не позволяй поцелуям перерасти в большее, – попросил Дюваль, – нам хорошо там, где мы сейчас». И они не пошли танцевать, а остались сидеть на картонке.

О том, что музыканты ушли, им сообщил Рошанский. А Дюваль сказал: ну и ладно, у них же нет амати. Нет, сам он, разумеется, занят.

«Ты хочешь сказать, что на ней могу сыграть я?» – спросил Рошанский.

«Именно. Пользуйся случаем, потому что завтра я ее продам».

И Рошанский сыграл. Все оставшиеся окружили его и слушали молча, чему Дюваль был очень рад.

«Ты будешь вести кассу, – говорил он девушке, – Рошанский будет судомойкой, а если он для этого слишком хорош, пусть по праздникам играет посетителям свои русские романсы».

«В пользу новобрачных, – кричал Рошанский, бегая со шляпой, – на комнату для них или на что угодно. Будьте же щедры один-единственный раз, потому что такой прекрасной музыки, как сегодня, вы никогда больше не услышите. Дюваль, конечно, мог бы отдать амати мне, и тогда конец у этой истории был бы вообще прекрасный. Но так тоже сойдет».

Над Парижем медленно рассветало еще одно новое воскресенье, подбадривая тех, кто в понедельник начнет все сначала.

Сан-Дзено Маджоре, одна звезда

В полуденном зное покрытая белой мерцающей пылью Верона казалась вымершей. На узких полосках теней от домов спали собаки, а посреди улицы неподвижно стояла взлохмаченная женщина в черном, держа под мышкой несколько пустых бутылок. «Сан-Дзено Маджоре, одна звезда», – прочла я в путеводителе. «Аus der 1. Hälfte des 11. Jahrh. intressanten Reliefs… 1459… den Uberresten des Heil. Zeno auf Wunsch du besichtigen…»[206] Зевнув, я подумала о гостинице. Без звезд, но прохладно… Если я все же… И тут женщина шевельнулась. Взяла бутылку и швырнула ее в стену. Чуть приподняла одно плечо и снова застыла, с убийственной радостью разглядывая осколки через сильно увеличивающие очки. Я расхохоталась. Я не могла остановиться – от этой дикой жары меня совсем развезло.

Она быстро подошла, пристально посмотрела на меня, по-птичьи вытянув вперед голову, и серьезно произнесла: «Перестаньте! Будете смеяться, когда поймете, что здесь смешного».

Хрипловатый голос, в котором не было ни гнева, ни даже осуждения, меня смутил. И я ответила: «Это ни в коей мере не над вами, синьора. Я просто вспомнила веселую историю».

«Расскажите!» – неожиданно велела она.

Я с глупой миной начала судорожно искать в памяти подходящий анекдот и, отчаявшись, в конце концов сообщила: «Знаете, почему аист стоит на одной ноге?» – «Нет». – «Потому что, если он поднимет вторую, он упадет». – «Мило», – вежливо отреагировала она, даже не улыбнувшись, и продолжила внимательно изучать меня.

«Ну, я, пожалуй, пойду, – проговорила я слегка нервно. – Хочу найти Сан-Дзено Маджоре…»

«Я могу проводить вас туда, – спокойно сообщила дама. – Мне по пути».

«Нет, что вы! – благовоспитанно запротестовала я. – Не стоит беспокоиться. Я сама найду дорогу».

«Но я именно туда и иду», – повторила она почти приказным тоном.

На холм мы поднимались в полном молчании. Потом я начала говорить какие-то банальности о городе. Она равнодушно откликалась: «Да, это очень интересно. Нет. Необычно жарко».

«А у нас всегда ужасно много снега, – завела я привычную пластинку, – огромные незаселенные территории. На самом деле Финляндия намного больше Италии, а…»

«Население всего три с половиной миллиона, – бесстрастно подхватила она, – и полярных медведей на улицах нет».

Я покраснела: «Ну да, нет. Откуда… – И, немного разозлившись, закончила: – Кто вам сказал про полярных медведей?»

«Туристка, которая тоже искала Сан-Дзено. Она рассказывала, что их нет. Но я и раньше не верила. Огромные незаселенные территории. У нее был такой же нос, как у вас».

Я почувствовала себя задетой, и мне захотелось поскорее дойти до этой проклятой церкви. Но было еще далеко. Моя вторая попытка выглядела совсем убого: «Вы всегда жили в Вероне?»

«Да, – ответила она, – всегда. Все тридцать два года».

Я посмотрела на нее с удивлением. Она казалась пожилой. И выглядела так, словно давным-давно потеряла желание… украшать себя. На всем ее маленьком жалком существе лежала печать полного безразличия к себе. Красивому лицу не хватало жизни, глазам – блеска. Она заметила мой взгляд и проговорила, глядя в сторону: «Да, я выгляжу старше. Но что вы хотели? У меня один год идет за три».

Я понятия не имела, как на это реагировать. Но почему-то была уверена, что она не хочет, чтобы ей возражали. Я снова замолчала. До Сан-Дзено было по-прежнему далеко.

Эта миниатюрная дама оказалась оригиналкой: она не спросила у меня ни о том, нравится ли мне Италия, ни о том, как долго я уже здесь, ни о том, как сказать «люблю» на моем языке. По-моему, она вообще ни разу не заговорила только для того, чтобы что-нибудь сказать, и мне тоже вдруг стало стыдно заполнять тишину всякой чепухой. Я очень хотела узнать, зачем она разбила бутылку. Но спросить не решалась.

Она заговорила об этом сама, когда мы оказались наконец в полумраке церкви. «Мадонна простит меня, – сообщила она, – за то, что я пошла на поводу своего настроения». Потом помолчала и нехотя продолжила: «Это все потому, что ничего не происходит. Потому что все дни всегда одинаковы и никогда не будут другими». Ее неожиданная откровенность странным образом перечеркнула всю мою глупую болтовню, и я с дружеской теплотой воскликнула: «Нет! Я хочу сказать, что Мадонне не за что вас прощать! Лучше разбить бутылку о стену, чем о кого-нибудь другого!»

Она посмотрела на меня с этим странным, одновременно отсутствующим и напряженно-внимательным выражением, которое все время лишало меня уверенности, и почти сердито ответила: «Вы не понимаете. Я сделала это именно потому, что у меня нет никого, о кого ее можно было бы разбить».

И без паузы переключилась на церковь. Она оказалась на удивление знающей. В какой-то момент я