The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

имперские предприятия заканчивались неудачей: например, первая британская интервенция в Афганистан (1839-42 гг.) и экспедиция Наполеона III в Мексику, когда та оказалась не в состоянии выплатить внешний долг. В этом странном эпизоде, стоившем жизни французам и мексиканцам (около 50 тыс. человек!), габсбургский эрцгерцог Максимилиан был провозглашен "императором Мексики", но в 1867 г. был отдан под трибунал и казнен через расстрел . О том, что Франция первоначально поддержала свою авантюру со стороны Великобритании и Испании, часто умалчивают.

В 1870-х годах уже наметилось изменение порядка действий и агрессивности европейских великих держав. Османская империя и Египет, сильно задолжавшие западным кредиторам, оказались под финансовым давлением, которое великие державы смогли использовать в своих интересах. В то же время ряд эффектных и широко разрекламированных исследовательских экспедиций вновь сделал Африку объектом всеобщего внимания в Европе. В 1881 г. тунисский бей был вынужден признать французского "генерал-резидента" в качестве властителя трона, что стало началом колониального "раздела Африки". Настоящая гонка началась в следующем году, когда Великобритания оккупировала Египет в ответ на рост националистического движения в стране, которая с открытием Суэцкого канала в 1869 году приобрела огромное значение для империи. В течение нескольких лет претензии были выдвинуты по всему континенту, и вскоре они были закреплены военными завоеваниями. В период с 1881 по 1898 год (год победы Великобритании над движением Махди в Судане) почти вся Африка была разделена между различными колониальными державами: Францией, Великобританией, Бельгией (причем "хозяином" колонии был не бельгийский штат, а король Леопольд II), Германией и Португалией (несколько старых поселений на побережье Анголы и Мозамбика). На заключительном этапе Марокко стало французским владением (1912 г.), а Ливийская пустыня, мало управляемая, но с новым интересом рассматриваемая в Стамбуле, перешла под контроль Италии (1911-12 гг.). Независимыми остались только Эфиопия и Либерия (основанная бывшими американскими рабами). Эта "схватка за Африку", как ее называли, хотя и была зачастую хаотичной, конъюнктурной и незапланированной в своих тонких деталях, должна рассматриваться как единый процесс. Такая оккупация огромного континента в течение всего нескольких лет не имела аналогов в мировой истории.

В 1895-1905 гг. аналогичная борьба развернулась и в Китае, хотя не все имперские державы ставили своей целью территориальные приобретения. Некоторые, особенно Великобритания, Франция и Бельгия, были больше заинтересованы в железнодорожных или горнодобывающих концессиях, а также в установлении неформальных сфер коммерческого влияния. Соединенные Штаты провозгласили принцип "открытых дверей" для всех стран на китайском рынке. В то время только Япония, Россия и Германия имели значимые квазиколониальные территории на периферии Китая: Тайвань (Формоза), южная Маньчжурия и Циндао с внутренними районами на полуострове Шаньдун. Но китайское государство сохранилось, и подавляющее большинство китайцев так и не стали колониальными подданными. Таким образом, последствия "мини-схватки" в Китае оказались гораздо менее серьезными, чем последствия "макси-схватки" в Африке.

Однако в Юго-Восточной Азии англичане утвердились в Бирме и Малайе, а французы взяли под контроль Индокитай (Вьетнам, Лаос и Камбоджа). В 1898-1902 гг. США отвоевали Филиппины - сначала у Испании, затем у движения за независимость Филиппин. В 1900 году Сиам был единственной номинально независимой (пусть и слабой, а потому осторожной) страной в этой политически и культурно разнообразной части мира. Европейские (или американские) завоевания в Азии и Африке в 1881-1912 гг. повсеместно оправдывались одними и теми же причинами : идеологией "сила есть право", в основном пропитанной расизмом; предполагаемой неспособностью туземных народов к организованному управлению; защитой (часто превентивной) национальных интересов в борьбе с соперничающими европейскими державами.

Этот второй гранд-нарратив не вытекает так прямо, как первый, в войну 1914-18 гг. За несколько лет до начала войны колониальный мир стабилизировался, и в определенной степени напряженность между колониальными державами даже регулировалась договорами. Иногда неевропейские территории служили декорациями для силовых игр, рассчитанных на европейскую публику: например, во время марокканского кризиса 1905-6 и 1911 гг. германский рейх в качестве блефа проводил военные учения в Северной Африке, а пресса демонстрировала свою роковую способность разжигать конфликты. Однако о настоящем колониальном соперничестве речь шла редко. Поскольку Первая мировая война была развязана не в первую очередь столкновением империализмов в Азии и Африке, историю № 2 часто понимают как ответвление от истории № 1, которая, в свою очередь, направлена прямо к лету 1914 года. Довольно часто в общих трудах о Европе XIX века колониализм и империализм упоминаются лишь вскользь, создавая впечатление, что экспансия Европы в мире была не существенной частью ее истории, а лишь побочным продуктом событий в ее различных странах.

Поэтому дипломатическая история и колониальная история редко сходились друг с другом. Глобальный исторический подход не может довольствоваться этим, а должен найти мост между европоцентристской и азиатской или африканоцентристской перспективами. Таким образом, перед ним стоят две сложные задачи: связать историю европейской межгосударственной системы (которая к концу XIX века превратилась в глобальную) с историей колониальной и имперской экспансии и не позволить международной истории XIX века телеологически двигаться к началу войны в 1914 году. Мы знаем, что война началась 4 августа 1914 года, но еще несколько лет назад мало кто предполагал, что все зайдет так далеко и так скоро. Настоящая мировая война была практически немыслима для политиков и широкой общественности того времени, и было бы излишне ограничивать наше понимание XIX века, если бы мы рассматривали его просто как долгую предысторию великого пожара.

Третья проблема, с которой мы сталкиваемся, заключается в том, чтобы учесть разнообразие имперских явлений. Конечно, было бы поверхностно объединять все, что называет себя "империей". Имперская лексика в разных странах и на разных языках имеет совершенно разные оттенки смысла. С другой стороны, рассмотрение границ в различных контекстах (глава 7, выше) уже выявило большое сходство между случаями, которые обычно считаются несвязанными. То же самое можно сказать и об империях. Поэтому мы должны попытаться поставить под сомнение общепринятое различие между морскими империями западноевропейских держав и сухопутными империями, управляемыми из Вены, Санкт-Петербурга, Стамбула и Пекина. Прежде всего, однако, необходимо взглянуть на национальное государство.

 

2. Пути к национальному государству

Семантика империи

В частности, немецкие и французские историки считают XIX век веком национализма и национальных государств. Франко-прусская война была конфликтом между одним из старейших европейских национальных государств и соседом, стремившимся сравняться с страной революций и переиграть ее. Это были "запутанные истории", если таковые вообще можно назвать в Европе, - не между принципиально неравными партнерами, а в рамках констелляции, которая в очень долгосрочной перспективе привела к равновесию после 1945 года. Но может ли франко-германская перспектива поддерживать интерпретацию Европы или