Глиняная Библия - Хулия Наварро

В ту ночь Мерседес находилась в коме, и ее душа странствовала где-то возле самой границы той темной бездны, которая зовется небытием. Когда на следующее утро она пришла в сознание, врач-поляк сказал, что произошло чудо.

Едва увидев, что Мерседес открыла глаза, Карло тут же сжал ее маленькую ручку. Он не спал и сидел рядом с ней всю ночь – так же как и Ганс, и Бруно. Они втроем молились, прося доселе неведомого им Бога, чтобы он сжалился над их подружкой. Утром врач сказал, что Бог их услышал и спас девочку от гибели.

Когда капо зашли в барак и стали кричать, чтобы заключенные выходили строиться, они не обратили никакого внимания на раненых детей, сжавшихся на полу в углу барака.

Заключенные заранее постарались так укрыть оставшуюся лежать на нарах Мерседес, чтобы ее не было видно. Капо не подходили близко к этим нарам, и никто из них не заметил девочку которая лежала, не шевелясь.

Когда дети остались в бараке одни, Ганс дал Мерседес попить воды. Девочка посмотрела на него с благодарностью. У нее болела голова и туманилось сознание, однако больше всего ее мучил страх – он охватил все ее существо. Она чувствовала на своих губах вкус крови – крови ее не родившегося братика, которого офицер СС бросил ей прямо в лицо.

– Мы должны его убить, – прошептал Карло, и его трое друзей выжидающе на него посмотрели.

Из-за побоев и плохо заживающих ран они едва могли двигаться, однако тут же подползли поближе к Карло, чтобы лучше слышать произносимые им шепотом слова.

– Убить? – переспросила Мерседес.

– Да, мы должны его убить. Он убил наших матерей, – уже более уверенно сказал Карло.

– И наши братья и сестрички уже… уже никогда не родятся, – напомнила им Мерседес, и в ее глазах показались слезы.

Однако ни Ганс, ни Бруно, ни Карло не проронили ни единой слезинки, несмотря на сильную боль, терзавшую их души…

– Моя мама говорила, что, если очень сильно чего-то захотеть, это сбудется, – робко произнес Ганс.

– Я хочу, чтобы мы его убили, – упрямо повторил Карло.

– И я тоже, – сказал Бруно.

– И я, – отозвалась Мерседес.

– Тогда мы его обязательно убьем, – подытожил Ганс. – Но когда?

– Как только появится возможность, – ответил Бруно.

– Здесь это сделать будет очень трудно, – печально заметил Ганс.

– Значит, когда выйдем отсюда, – сказал Бруно. – Нам осталось здесь находиться не так уж долго.

– Да нет, это почти невозможно, – возразил Ганс. – Я не верю, что мы выберемся отсюда живыми.

– Моя мама говорила, что союзники победят, – сказал Бруно. – Она это точно знала.

– А кто такие союзники? – спросила Мерседес.

– Ну, те, кто против Гитлера, – ответил Ганс.

– Давайте поклянемся, – предложил Карло.

Мальчики положили свои руки на ручку Мерседес и закрыли глаза, ощущая торжественность момента.

– Мы клянемся, что убьем человека, который убил наших матерей и наших братьев и сестер.

Ганс, Бруно и Мерседес повторили вслед за Карло произнесенные им слова и пристально посмотрели друг другу в глаза, тем самым подтверждая свое твердое намерение выполнить клятву, которая теперь будет связывать их до конца жизни. Они надолго замерли, сцепив руки, чтобы придать еще большей силы данной ими клятве и подбодрить друг друга.

Весь оставшийся день они думали о том, когда им удастся убить этого зверя, и обсуждали, как и при помощи чего они это сделают. Когда взрослые заключенные возвратились вечером в барак, они обнаружили детей окоченевшими от холода и голодными, однако их глаза как-то странно блестели. Взрослые объяснили это жаром, который появился у детей вследствие полученных ими ран.

Врач-поляк осмотрел детей, и его лицо омрачилось. Рана на голове Мерседес начала гноиться. Поляк снова промыл эту рану остатками водки, которую дал ему русский, обладавший удивительной способностью ловко присваивать себе то, что ему не принадлежало.

– Нам нужны медикаменты, – сказал врач.

– Выкинь это из головы, мы все равно ничего не сможем сделать, – возразил его соотечественник, когда-то работавший горным инженером.

– Я не отступлюсь! Я – врач, и, пока жив, буду бороться за жизни этих детей!

– Не ссорьтесь, – вмешался еще один поляк, друг врача. – Вот он, – поляк указал на русского, – знаком с теми, кто убирает в лазарете, а потому, наверное, может попросить их, чтобы они нам принесли какие-нибудь лекарства.

– Но сделать это нужно прямо сейчас, – удрученно проговорил поляк.

– Тебе придется подождать, – сказал его друг.

Уже светало, когда врач-поляк почувствовал, как кто-то сжал его плечо. Он накануне вечером решил, что будет этой ночью бодрствовать, сидя рядом со спящими детьми, однако незаметно для себя заснул. Его друг-поляк и русский передали ему маленький пакет и отправились каждый к своим нарам.

Врач медленно развернул пакет и, увидев его содержимое, едва не вскрикнул от радости. Бинты, дезинфицирующие и болеутоляющие средства – об этом можно было только мечтать!

Осторожно, стараясь никого не разбудить, врач поднялся и посмотрел на четверых беспокойно вздрагивающих во сне малышей. Он бережно размотал кусок материи, которым была перебинтована голова Мерседес, и начал заново дезинфицировать ее рану. Девочка тут же проснулась, и он жестом показал ей, чтобы она постаралась выдержать боль молча. Малышка покрепче зажала зубами край одеяла, которым была укрыта, и, бледная, как сама смерть, напряженно молчала, пока врач сосредоточенно обрабатывал ее рану. Закончив, он дал девочке две таблетки и стакан воды, чтобы она могла запить их.

Затем врач занялся Гансом, Бруно и Карло: он обработал раны, покрывавшие их детские тела. Мальчикам он тоже дал анальгетики, чтобы им легче было переносить боль, – боль, к которой они уже почти привыкли.

– Я слышал, как один из капо говорил, что дела на фронте плохи, – сказал испанский коммунист, наблюдая за тем, как врач-поляк заканчивает обработку ран малышей.

– И ты в это веришь? – отозвался доктор.

– Да, верю. Он говорил об этом другому капо. Похоже, он случайно услышал, как об этом сказал один из тех офицеров, что приехали из Берлина. А еще у меня есть друг, который наводит порядок в комнате, где имеется радио. Он говорит, что немцы стали нервничать, все время слушают Би-Би-Си, а некоторые уже задумываются над тем, что с ними будет, если Германия проиграет войну.

– Твои слова да Богу в уши! – воскликнул поляк.

– Богу? А при чем здесь Бог? Если бы Бог существовал, он не допустил бы подобных зверств. Я никогда не верил в Бога, а вот моя мать верит. Наверное, молится за то, чтобы я когда-нибудь вернулся. Но если мы отсюда выберемся, нас освободит вовсе не Бог, а войска союзников. А ты, стало быть, веришь в Бога? – спросил испанец с иронией в голосе.