Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

ней связь. На вечеринке, которую устроила для них в своем ресторане Армен Бали, «их нельзя было оторвать друг от друга. Они болтали без умолку, держались за руки, и никому не удавалось вмешаться. “Руди, твой суп стынет”, – сказала ему я, но он только отмахнулся, продолжая разговаривать с Макаровой о танце».

Глава 26

Роскошествующий кочевник

В конце 1970-х годов Фонтейн почти все время проживала на своей ферме в Канаде, хотя иногда выступала с Рудольфом, когда тот получал какие-нибудь особенные или очень прибыльные ангажементы. В числе таких ангажементов было гала-представление, состоявшееся в Маниле 26 августа 1977 года по приглашению друзей Марго – президента Филиппин Фердинанда Маркоса и его жены Имельды. Именно там, в Маниле, Нуреев и Фонтейн в последний раз станцевали «Маргариту и Армана».

Часы перед выступлением всегда были для Нуреева священными, но они с Марго привыкли гримироваться вместе, в одной уборной (чего Рудольф не делал с другими партнершами). Сопровождаемая Тито, его слугой Буэнавентурой Мединой и Луиджи Пиньотти, звездная пара была с почетом принята в президентском дворце. Рудольфу стоило только упомянуть о своем желании поплавать под парусом, как хозяин дворца тут же предложил артисту воспользоваться его парусником. Прибыв на следующее утро в порт, Рудольф и Луиджи обнаружили там президентскую яхту с самим Маркосом, его сыном и дочерью, всеми возможными министрами и оркестром на борту. За торжественной встречей последовал изысканный ланч. «Посреди ланча Рудольф заявил: “Простите, господин президент, но я всего этого не просил. Я просил только парусную лодку”, – вспоминал потом Луиджи. – На что президент щелкнул пальцами, и через пять минут парусная лодка была готова. Я провел весь день на яхте, а Рудольф плыл за нами в лодке. Он был счастлив и очень доволен».

Наибольшее счастье Рудольфу приносил танец. А вне сцены он чувствовал себя счастливее там, где имелись солнце и вода. И его мечтой, как он сам однажды признался своей приятельнице, принцессе Фирьял, было просыпаться каждое утро «mes pieds dans l’eau» – «на берегу, далеко от суеты». Впоследствии Рудольф купил себе остров, а на тот момент у него не было недостатка в предложениях отдохнуть на яхтах или островах его знатных друзей. В глубине души Нуреев оставался простым человеком, ненавидевшим претенциозность. Но при этом он был также крайне честолюбив и благоговел перед богачами – только не перед выскочками, случайно заработавшими себе состояние на спекуляциях, или замшелыми аристократами, купавшимися в роскоши по праву рождения, а перед людьми, обладавшими вкусом и талантами, и, подобно ему, страстно желавшими изменить окружающий мир. Несмотря на высокие гонорары, иногда составлявшие около пяти тысяч долларов за выступление, Рудольф никогда не считал себя богатым и страшился умереть в бедности. Но, по сути, он жаждал не столько денег, сколько свободы, власти и безопасности, которые они обеспечивали. «Он благоговел перед покупательной способностью денег, дававших возможность обрести все, что тебе хочется», – подтверждала принцесса Фирьял.

С конца 1970-х годов этот сын коммунистов проводил едва ли не каждое Рождество с бароном и баронессой Ги де Ротшильдами в Шато-де-Феррье – их огромном замке в стиле неоренессанса, к северу от Парижа. Частенько гостил Рудольф и на яхте «Атлантис II», принадлежавшей греческому магнату Ставросу Ниархосу, который также предоставил в его распоряжение свой остров Спетсопула. Позднее Ниархос назвал «Нуреевым» своего скакуна и в качестве подарка определил Рудольфу долю его призовых. Сын знаменитого Северного Танцора, жеребец Нуреев не знал поражений[273], но участвовал он в скачках всего год – пока не повредил ногу. А затем племенной «Нуреев» стал одним из самых дорогостоящих осеменителей (статус, которым, несомненно, гордился его тезка-человек).

Рудольфа с Ниархосом познакомила его великая любовь – принцесса Фирьял. Грек и татарин были впечатлены друг другом: Нуреева поразило огромное богатство и могущество Ниархоса, а добившегося всего этого самостоятельно Ниархоса потрясли ум и достижения выходца из бедной семьи, «из российской глубинки». Правда, давняя приятельница и соседка грека, Розмари Канцлер, объясняла их сближение более цинично: «Ставрос всегда соперничал с Ари [Онассисом] за известность, и когда Ари заполучил Каллас, Ставрос решил, что должен заполучить Нуреева».

Когда Ниархос в первый раз пригласил Рудольфа в круиз в Турцию, он сильно опасался, что известный артист будет «вести себя как капризная звезда» и опаздывать к столу. Обед подавали строго в час дня, ужин – в половине десятого вечера. Сможет ли Рудольф придерживаться графика? – пытал Ниархос Фирьял. Но «каждый день Рудольф первым появлялся за столом, ровно в час. Он следовал правилам строже любого из нас». По ночам, когда остальные гости уже спали, Рудольф самостоятельно высаживался на берег и разгуливал по турецким деревням. А на яхту возвращался прежде, чем кто-либо из гостей просыпался. «Он не хотел, чтобы мы знали о его ночных отлучках, – рассказывала Фирьял. – Но я узнала об этом, потому что на следующий же день после первой прогулки он сам рассказал мне о том, какой красивой оказалась деревня. Я посоветовала ему соблюдать осторожность. И мое беспокойство разделяли многие из наших общих друзей. Ведь он рисковал нарваться на неприятности, его могли пырнуть ножом. Ходить одному по ночам было опасно. Но он продолжал это делать».

Фирьял и Ниархос были из числа тех, кого Линн Сеймур называла «богатыми поклонниками Рудольфа». В Нью-Йорке таковой была Жаклин Онассис – по мнению Нуреева, непревзойденное воплощение элегантности. «Из Джеки и Ли он предпочитал Джеки», – вспоминала Филлис Уайет. Талантом Нуреева восхищались также Джуди и Сэм Пибоди, чей дом на 5-й авеню стал для артиста еще одним приятным «оазисом». В Париже в круг избранных Рудольфа ввела Мари-Элен де Ротшильд. В своем прекрасном особняке «Отель Ламбер» на острове Сен-Луи она устраивала изысканные обеды и ужины, на которых собирались известные политики, аристократы, писатели, художники и кинозвезды. Хозяйка принимала гостей, как и подобало «бесспорной королеве парижского высшего света» (по определению журнала «W»), по высшему разряду. Зачастую – в Галери д’Эркюль, одном из самых пышно декорированных залов Парижа, с барочным потолком работы Шарля Лебрена, создавшего Зеркальную галерею в Версале. И уже привыкший вращаться в светских кругах Рудольф, при всей своей искушенности, все же чувствовал себя несколько скованно в подобной официально-торжественной обстановке. Издевки над «грязным татарином» так и не стерлись из памяти детства. По свидетельству Лесли Карон, он сильно «нервничал из-за манер, принятых в обществе – из-за таких вещей, как правильное пользование ножами, вилками и салфетками». «Когда мы с ним снимались [в “Валентино”], – рассказывала киноактриса, – он всякий раз,