Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич
Шрифт:
Интервал:
Самая культурная нация отвечает самой философской:
— Потише, приятельница! 77-й год не так уж далёк. Ещё живы семьи расстрелянных. Гордо выпятив грудь, украшенную орденами за доблесть, разгуливают ещё «ветераны», расстреливавшие беззащитных.
Лужайки лондонского Гайд-парка, это — трибуна, с которой взывают к справедливости и человечности.
Можно подумать, что эти лужайки ближе к справедливости, как Сион ближе к небесам.
Где бы ни притесняли, кого бы ни притесняли, во имя чего бы ни теснили.
Если на лужайках Гайд-парка не кривляется «Армия спасения», они отдаются на воскресенье под митинги протеста.
И, может быть, в одно из ближайших воскресений в Гайд-парке состоится огромный митинг протеста против немецких изуверств в Познани.
— Преступления против детей! Преступления против женщин!
Немецким газетам останется ответить;
— А заморенные в «концентрационных лагерях» бурские женщины и дети?!
— Палач!
— Сам в палачах был!
— Что детей загубил!
— Сам, брат, ребятишек истязал!
Разговор, достойный сахалинской кандальной.
Так поступают две просвещённейшие нации.
Что ж остаётся прочим?
Культура, прогресс.
Слова — пустые, как звон.
Культура, прогресс.
Самое прочное, что они создали, — пристяжные воротнички.
Всё остальное — вздор. Лак, очень дешёвый и быстро портящийся.
Он не выдерживает первой пробы.
Вспыхивает война в Китае, — массовые, зверские убийства, грабежи, жгут библиотеки, разрушают храмы.
Весь лак, покрывавший варварство Европы, сразу, моментально полопался, сошёл.
Самое совпадение китайских событий с парижской выставкой — ироническая улыбка судьбы.
В то самое время, как в Париже мир праздновал пышный праздник внешней культуры, на другом конце материка он показывал себя таким же грубым, жестоким, варварским, каким был много сот лет тому назад.
Самое выражение «двадцатый век» — анахронизм.
Много ли народу живёт действительно в XX веке?
Горсть учёных, мыслителей, теоретиков, далёких от жизни, поэтов, мечтателей.
Всё остальное только носит фо-коли XX столетия.
Век, когда, ведя войну, состязаются в варварстве и зверстве, когда мучение женщин и детей составляет государственное дело, — почему это двадцатый, а не один из самых мрачных, зверских, затхлых и удушливых средних веков?
Вот задача для философа истории:
— На основании фактов китайской войны, на основании действий англичан в Трансваале и подвигов немцев в Познани, определить, в каком столетии умственно и нравственно живёт сейчас Европа?
Немцы и Франция
В Париже, поздно ночью, я возвращался домой, — в Grand-Hôtel[.
Швейцар долго не отворял, и в ожидании я услышал за собой женский голос. Слабый и усталый.
Мне делалось «соблазнительное предложение».
Я промолчал.
— В таком случае, дайте мне хоть на извозчика! — сказал через несколько секунд женский голос.
Ещё несколько секунд молчания.
— Хоть несколько су на стакан пива!
У меня не было мелких, — ничего, кроме золотых, в кармане.
— Не дадите нескольких су?!
Женщина, задыхаясь, крикнула:
— Prussien!.. Saucisson!..[103]
В этом крике было столько ненависти, что я оглянулся.
— Я не немец.
При свете фонаря я увидел мёртвое лицо.
Настоящее мёртвое, восковое лицо с обострившимся носом, подбородком, скулами.
Глаза еле мерцали.
Женщина едва стояла на ногах.
— Что с вами?
— Я из больницы… два дня не ела…
Я сунул ей золотой.
Швейцар отворил дверь, и я не знаю, какое впечатление произвело это на женщину.
Полуумирающая от голода женщина, желая вылить всю злобу, всю ненависть, оскорбить как только можно сильнее, крикнула:
— Пруссак… Колбаса!
Это было каких-нибудь 8–9 лет тому назад.
В то время один из магазинов на больших бульварах вздумал написать на огромном зеркальном окне:
— Говорят по-немецки!
На следующий же день огромное зеркальное окно было разбито камнем.
Теперь нельзя себе представить мало-мальски порядочного отеля, ресторана, большого магазина, где бы не говорили обязательно по-немецки.
На каждом шагу на зеркальных окнах надписи:
— Man spriecht deutsch.[104]
И если бы кто-нибудь где-нибудь вздумал выругаться «немцем», — на него оглянулись бы с негодованием с десяток настоящих прусских лиц с настоящими бранденбургскими усами.
До того Франция переполнена немцами.
Как это случилось?
Медленно, исподволь, систематически, неизбежно — как судьба.
Император Вильгельм не пропускал ни одной оказии, чтоб не засвидетельствовать Франции «соответствующие чувства» немецкого народа.
Юбилей, общественное несчастье, открытие памятника, потеря какого-нибудь замечательного деятеля, — первое поздравление или соболезнование приходило всегда от императора Вильгельма.
Известен эпизод, как Феликс Фор узнал о смерти Жюля Симона от германского императора.
Когда умер Жюль Симон, — у президента был какой-то торжественный приём.
Нигде так не царит этикет, как в Елисейском дворце.
Президент французской республики — раб «протокола».
«Всякий француз может быть президентом республики», а потому, чтоб этот «всякий француз» не наделал каких-нибудь бестактностей, каждый его шаг размерен, определён и назначен «протоколом».
Согласно этикету, адъютант не имел права доложить президенту о смерти Жюля Симона во время торжественного приёма.
Приём затянулся.
В это время президенту подали телеграмму от германского императора.
Телеграммы августейших особ по этикету не задерживаются ни на секунду и передаются президенту немедленно.
Президент вскрыл телеграмму.
Император Вильгельм выражал своё глубокое соболезнование Франции по поводу кончины Жюля Симона.
Феликс Фор «сделал большие глаза»:
— Разве Жюль Симон…
— Скончался час тому назад.
В течение этого часа германское посольство успело протелеграфировать в Берлин, а германский император послать красноречивую и эффектную телеграмму.
Пользующийся тоже всяким случаем, но только чтоб обругать правительство, Рошфор писал тогда:
— Скоро г. Феликс Фор будет осведомляться у германского императора: «Да существую ли я сам?» И успокаиваться, только получивши утешительный ответ из Берлина.
Так, медленно, постепенно, из Берлина растаивали лёд взаимных отношений.
И в 1900-м году, во время всемирной выставки, лёд был взломан, и немцы залили Францию.
«Чтоб засвидетельствовать свои симпатии великой нации», немцы изо всех наций, приняли «в празднике Франции», во всемирной выставке, самое большое участие.
Немецкий отдел на парижской выставке 1900 года был грандиозен, ослепителен по роскоши, великолепен по составу.
Этим немцы сразу убили двух зайцев.
И симпатии засвидетельствовали, и всему миру, явившемуся на выставку, показали:
— Смотрите, как мы, немцы, хорошо и, главное, дёшево работаем!
Только потом французские фабриканты схватились за голову:
— Да ведь это была немецкая выставка! Кто от неё выиграл, — немецкая промышленность! Какую рекламу на весь мир они у нас устроили!
Немцы впервые после 1870 года осмелились явиться в Париж в таком количестве и так открыто.
Кто был на выставке в Париже, тот помнит странную картину, которую тогда представлял этот «немецкий город».
Идя по большим бульварам, вы могли вообразить себя где угодно.
В Берлине, в Вене, но только не
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!