Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

– Баллантайн…

Прежде чем он успел выкрикнуть еще что-нибудь, второй снаряд ударил в трюм. Последовавший за этим взрыв был ужасен – в воздух со свистом летели обломки металла, яростно шипел пар, а более ужасных криков Купер никогда в жизни не слышал.

Судно встало на правый борт. Купер увидел, как Юдифь скользнула мимо него к поручням. Не слыша ее крика, он только видел по губам, что она зовет сына. Джуда только что держал ее за руку, но теперь мальчик исчез. Где же он? Купер искал его глазами, крепко сжимая ладонь Мари-Луизы и пытаясь не упасть.

Сквозь крики раненых, гул прибоя и грохот орудий каким-то чудом прорвался голос Баллантайна. Краем глаза Купер успел заметить силуэт капитана, который стоял раскинув руки.

– Котлы сейчас взорвутся! Все за… – Палуба под ногами Баллантайна раскололась, и он с криком исчез в клубах пара.

Помощник, Соупес и еще двое матросов пытались прыгнуть в воду. Из машинного отделения доносились крики умирающих. Купера швырнуло спиной на леера. Он начал перелезать через них, одной рукой обнимая за плечи дочь, а другой держа за руку Юдифь. Судно продолжало крениться, киль уже поднялся над водой. Наконец все трое оказались в воде.

– Где… где Джуда? – задыхаясь и придерживая жену и дочь, прокричал Купер, усиленно работая ногами под водой.

– Не знаю! – прокричала в ответ Юдифь.

И тут, среди обломков разбитого корабля, плавающих вокруг них, он заметил тело в знакомой одежде. Толкнув дочь к Юдифи, он быстро поплыл в ту сторону, борясь со встречными волнами. У него было предчувствие, что сын мертв. Возможно, мальчик погиб, когда взорвались котлы. Но, преодолевая последние футы, он еще пытался убедить себя, что ошибся.

Джуда лежал на воде лицом вниз. Купер хотел схватить сына за плечо, но неправильно оценил расстояние и задел голову мальчика. Она повернулась, и Купер увидел сожженное паром лицо, которое едва можно было узнать; в нескольких местах виднелся голый череп. Волна прокатилась между отцом и сыном, оставив в руке Купера лишь клочок кожи.

– Джуда! – Купер пронзительно выкрикивал имя сына; хрупкое тело мальчика качалось на волнах. – Джуда, Джуда!

Он повернул назад; волны больно ударяли его, вода переливалась через голову, не давая дышать, смешиваясь с его безумными слезами.

– Юдифь, он мертв! Наш мальчик умер, умер!

– Плыви, Купер! – Юдифь схватила его за ворот и с силой дернула. – Плыви с нами, или мы все умрем.

Прямо за ней упал кусок мачты. Купер отчаянно заколотил по воде левой рукой, работая ногами и правой рукой поддерживая Мари-Луизу, которая уже истерически рыдала. Юдифь плыла с другой стороны от девочки, помогая мужу поддерживать ее. Купер чувствовал боль в груди, потом начало ломить во всех мышцах, но он продолжал упорно стремиться к берегу, хотя каждый раз, когда его настигала волна, едва не шел ко дну.

Вскоре Купер почувствовал, что плывет среди каких-то предметов. Выплюнув соленую воду и не сдерживая рвоту, он увидел, что они оказались между качавшихся на волнах головок сыра, завернутых в марлю, и небольших деревянных бочонков с трафаретными надписями на испанском языке. Шерри и сыр, сыр и шерри… они то погружались в воду, то снова всплывали по воле волны.

Эта картина настолько потрясла Купера, что все его мысли, чувства и страхи словно спеклись в один твердый черный комок безумия. Он снова закричал, продолжая плыть вперед, и больше ничего не помнил.

В густых янтарных сумерках Орри быстро шел мимо стены, на которой кто-то написал краской два слова – только для того, чтобы кто-то другой попытался их соскрести. «СМЕРТЬ ДЭВИСУ!» – еле видимую надпись над его головой еще можно было прочитать.

Ни это послание, вполне обычное для последнего времени, ни что-либо другое, включая его постылую работу, не могло испортить Орри настроения. Он торопился, потому что задержался за ужином дольше, чем рассчитывал. Вместе со старым другом Джорджем Пикеттом они выпили сорокадолларовую бутылку импортного гравского вина и отлично пообедали, больше часа предаваясь общим воспоминаниям.

Пикетт был все таким же красавчиком, каким Орри запомнил его еще по Вест-Пойнту. Волнистые надушенные волосы спадали на воротник его мундира; открытая лучистая улыбка ничуть не изменилась за эти годы. Друзья говорили на самые разные темы – от своих жен до этого жирного янки Бента, чья ненависть к Орри заставила его строить козни против кузена Чарльза, когда они вместе служили во Втором кавалерийском.

Пикетт упрекнул друга за то, что тот губит себя, работая цепным псом у генерала Уиндера.

– Хотя, видит Бог, этот безумец нуждается в присмотре, чтобы он не опозорил нас перед всем миром.

Орри возразил, что, какой бы черной и неблагодарной ни казалась его работа, он считает ее важной, когда каждые несколько дней в город приходят вагоны с пленными, чтобы пополнить и без того забитые до отказа тюрьмы Белль-Айл и Либби.

– Дело в том, что Уиндер курирует эти места, и с янки там обращались бы гораздо хуже, чем теперь, если бы министерство время от времени не наносило визиты с проверками, чтобы не допустить перегибов.

С этим Пикетт согласился. Когда бутылка была уже почти на исходе, он вдруг признался, что несчастен, несмотря на то что осенью получил повышение до генерал-майора. Последние месяцы его корпус размещался на центральных позициях под Фредериксбергом, где не было почти никакой активности. Невысказанная правда, которую никто из них не решился произнести вслух, казалось, повисла в воздухе. Эта война не сулила Конфедерации ничего хорошего. И яд сомнений в ее исходе в равной мере разъедал души и военных, и штатских. Разумеется, нужно было кого-то обвинить в этом, вот и появлялись на пустых стенах надписи вроде той, что видел Орри.

Хотя встреча и была окрашена налетом легкой грусти, в целом он получил огромное удовольствие от вечера, который даже завершился настоящим кофе – по три доллара за чашку, – и не стоило интересоваться, как именно отель добывал зерна. Потом они немного прогулялись и расстались на улице – Пикетт с женой собирались смотреть сегодня «Досрочно освобожденного» в новом и очень модном театре, а Орри торопился встречать Мадлен.

Он шел по грязному, набитому людьми зданию вокзала, обходя совсем еще зеленых солдат с печальными глазами – на носилках или с костылями, – горластых торговцев и вальяжно прохаживающихся шлюх. На большой доске с расписанием мелом было написано, что поезд Ричмонд – Питерсберг опаздывает на полтора часа.

Наступила ночь. Ожидание затянулось дольше, чем говорилось в объявлении. Наконец за краем платформы, на эстакаде, возвышающейся на шестьдесят футов над ущельем реки, показался свет, и уже вскоре громкие крики машинистов, шипение тормозов и клубы дыма возвестили о прибытии поезда. Из выцветших на солнце вагонов, большей частью с разбитыми окнами, на платформу хлынули военные, вернувшиеся из отпусков, и штатские разного положения и достатка. Выделяясь из толпы благодаря своему росту, Орри ждал, когда мелькнет родное лицо.