Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

– Бос, я не могу.

– Почему не можете?

– Потому что, если он приедет, он не будет знать, где меня найти. Я могла бы написать ему, но почта сейчас работает так плохо, что письмо вряд ли дойдет. Прости, Бос. Но вы с Вашингтоном свободны и можете уйти, когда захотите. А я должна остаться.

– Опасно тут, мисс Августа.

– Знаю. Только для меня еще хуже уехать и никогда его больше не увидеть.

Когда короткий отпуск Билли закончился и он уехал из Лихай-Стейшн, Бретт снова охватило уныние. Подавленное настроение мужа не ускользнуло от ее глаз. Хотя Билли и уверял ее, что он прежде всего профессионал и упадок боевого духа армии не может влиять на него, она видела, как он изменился, видела его усталость, его скептицизм и растущий в душе гнев.

Она находила спасение только в том, что помогала Чорнам и Сципиону Брауну заботиться о потерявшихся детях. Она скребла полы, готовила еду, читала сказки самым маленьким и учила старших писать и считать. Каждый день она работала до изнеможения, пока не чувствовала, что заснет сразу же, как только ляжет в постель.

К концу этой суровой зимы Браун увез двух подростков на поезде в Огайо – в Оберлине нашлась чернокожая семья, которая захотела принять мальчика и девочку. Возвращался он через Вашингтон, везя трех новых девочек – семи, восьми и тринадцати лет. В первый же день в Лихай-Стейшн он покатал каждую на лошади. Брауну приходилось тратить очень много времени, чтобы добыть все необходимое для своих подопечных – часть он покупал сам, но в основном принимал в дар, – а также на поиски детей в переполненных лагерях для беженцев в Вашингтоне и Александрии, и в конце концов он решил, что передвигаться на лошади можно гораздо быстрее. Так он стал довольно неплохим наездником. Лошади, казалось, чувствовали его природную доброту, как и дети.

Впрочем, доброта ничуть не умаляла его решимости и твердости его убеждений. Хотя Бретт все больше и больше нравился этот человек, она чувствовала, что ему просто доставляет удовольствие дразнить ее, намеренно вызывая на спор, только потому, что она южанка и у ее семьи есть рабы.

Один такой спор произошел однажды в марте, когда они с Брауном поехали в лавку Пинкни Герберта купить кукурузной муки и что-то еще. Браун правил лошадьми, Бретт сидела рядом с ним. В Монт-Роял такая картина ни у кого не вызвала бы вопросов – просто раб едет куда-то со своей хозяйкой. Однако в Лихай-Стейшн их появление вместе неизбежно вызывало враждебные взгляды, а порой и скабрезные реплики, особенно от людей вроде Люта Фессендена и его кузена. Оба до сих пор избегали призыва на военную службу.

Однако гулять им оставалось недолго. Недавний указ Линкольна обязывал всех здоровых мужчин от двадцати до сорока шести лет отслужить три года. Но можно было послать замену или купить освобождение за три сотни долларов. Эта лазейка для богатых особенно разозлила бедняков Севера, и Фессендена с его двоюродным братом в их числе, как подозревала Бретт.

В хорошую погоду оба почти всегда болтались на улице, и тот день не стал исключением. Когда Бретт и ее чернокожий спутник уже возвращались из лавки в дом на холме, Фессенден заметил их и выкрикнул какую-то гадость.

– Интересно, изменится ли когда-нибудь эта страна? – вздохнул Браун. – Когда я вижу таких вот уродов, я в этом сомневаюсь.

– Вы сами заметно изменились со времени нашего знакомства.

– Это как же?

– Ну, прежде всего вы теперь почти ничего не говорите о высылке.

Браун повернул голову и посмотрел на нее:

– А почему негров нужно спроваживать пароходами – теперь, когда президент дал нам свободу? О, понимаю, Прокламация об освобождении – это просто военная хитрость такая. Никто и не предполагал, что этот закон будет применяться где-нибудь, кроме Юга. Однако мистер Линкольн все же называет нас свободными, и мы сумеем воспользоваться свободой так, как он себе и вообразить не может. Лишь дайте срок.

– Не думаю, что Линкольн передумает насчет переселения, Сципион. «Леджер юнион» писала, что он собирается весной отправить пароход с черными в некую новую колонию. Примерно пятьсот человек. На какой-то маленький остров рядом с Гаити.

– Отлично, только меня туда Старина Эйб не отправит. И доктора Делани тоже. Я видел его в Вашингтоне – не говорил вам? Он больше не носит африканские балахоны. Решил сменить их на мундир и добивается призыва в негритянский полк.

– Билли говорил, негров не очень хорошо принимают в армии, – ответила Бретт под мерный стук копыт медленно шагающих лошадей. – Не сочтите за обиду… это не мои слова и не мужа, но… большинство белых офицеров не хотят служить в одних частях с ниггерами.

– Ну и пусть. Я впервые чувствую, что близок к настоящей свободе, и если кто-то попытается отнять ее у меня, я готов пролить всю кровь до последней капли. Может, мистер Линкольн и не хотел сказать своей прокламацией, что все черные мужчины и женщины в этой стране теперь свободны, но я воспринимаю это именно так.

– По-моему, это чересчур категорично, Сципион.

– Вы так говорите, потому что в ваших родных краях лишать человека свободы в порядке вещей. Люди для вас такая же собственность, как ваш лес или свиньи. Но это неправильно. Или свобода в этой стране должна быть дана всем, или это просто обман.

– И все-таки я повторюсь, что это чересчур категорично…

– А почему вы все время защищаетесь? – перебил ее Браун. – Потому что я слишком глубоко втыкаю булавку в вашу совесть, а это больно? – Он взмахнул поводьями; булочник, ехавший на своей повозке им навстречу вниз по холму, окинул его презрительным взглядом. – Посмотрите мне в глаза, Бретт! Ответьте на один вопрос: вы думаете, что свободы достойны только люди с вашим цветом кожи?

– Так решили авторы Декларации.

– Не все авторы! Ладно, не важно. Сейчас уже тысяча восемьсот шестьдесят третий. Так что вы ответите? Свобода – только для белых, и ни для кого больше?

– Меня учили…

– Я не хочу знать, чему вас учили! Я хочу знать, во что вы верите!

– Черт бы вас побрал, Сципион, вы просто…

– Безжалостный? – Он чуть заметно улыбнулся. – Да, я такой.

– Знаете, не надо все сваливать на южан. На самом деле янки вовсе не хотят свободы для черных. Возможно, только горстка аболиционистов, но не большинство северян.

– Слишком поздно. – Браун пожал плечами. – Мистер Линкольн уже подписал свой указ. И, честно говоря, мне плевать, как там «на самом деле». Меня волнует только, как должно быть.

– Отстаивать такую позицию – значит разжигать войну.

– Война уже и так идет, или вы газет не читаете?

– Иногда я вас просто ненавижу, до чего вы высокомерны!

– Я ненавижу вас по той же причине. Иногда. – Он хотел было похлопать ее по руке, но сдержался, испугавшись, что она его неправильно поймет. – Я и минуты не стал бы с вами спорить, – продолжил он, немного успокоившись, – если бы не верил, что где-то внутри вас скрывается разумная, достойная женщина, которая очень хочет выйти на свет. Думаю, причина, по которой вы иногда терпеть меня не можете, проста: я – зеркало. Я заставляю вас взглянуть на себя, понять, во что вы действительно верите и кем вам придется стать, если вы просто поглумитесь над теми, кто погиб в этой войне.