Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий

— Что скажете? — спросила Александра Матвеевна.

— Превосходный художник! А ваша сестра… Не нахожу слов! Она неотделима от стихии. Ветер, облака, море… Такой портрет можно написать только посреди океана, вдалеке от всего суетного.

— А вот и ошибаетесь. Было, было суетное. От мистера Аллена и миссис Кемпбелл, будь они живы, вы многое узнали бы о наших пароходных буднях.

— Надеюсь это услышать от вас.

— Так тому и быть. Но сначала устроим чаепитие. Наверное, вы не завтракали?

Я и в самом деле проголодался. Но уж очень хотелось послушать Александру Матвеевну. Вот почему, наскоро покончив с бутербродом и проглотив чай, я включил диктофон.

— Иногда я перебираю свою жизнь. День за днем. Как четки. И каждый раз останавливаюсь на одиннадцатом сентября тысяча девятьсот двадцатого года, — сказала Александра Матвеевна, вытирая со лба капельки пота.

— Это день, когда пароход покинул Нью-Йорк? — спросил я, чтобы помочь ей успокоиться.

— Да. Настроение было радостным и даже торжественным. Теперь от встречи с Петроградом нас отделяли уже недели. Совсем немного по сравнению с более чем двумя годами, оставшимися позади. Мы выиграли настоящую битву, в которой принимали участие и девочки нашей группы. Битву против тех, кто вопреки желанию детей решил высадить нас во Франции, а значит, и продлить разлуку с родными. Впрочем, нас с Марией никто не ждал. Мы были сиротами.

Все радовались скорому возвращению домой. Но в глазах своих подружек я видела и грусть. Мы полюбили Нью-Йорк, грандиозный и неповторимый город. Нам казалось, что живут в нем одни хорошие люди. Так, увы, не бывает. Но за две недели пребывания в Нью-Йорке мы не встречали косых взглядов. К нам были участливы и рядовой полицейский, и мэр. А президент, так тот накануне отплытия прислал русским детям теплое приветствие и даже свой портрет с автографом.

Трудные времена переживала Америка. Очереди безработных… Эмигранты показали нам эти длинные очереди. Грустное зрелище… А мы получали подарки. Если сложить их все вместе, то на берегу Гудзона вырос бы еще один небоскреб. В Водсворт, чтобы встретиться с нами, приезжали не только жители Нью-Йорка и его окрестностей, но и гости из других штатов. Несколько семей обратились к Красному Кресту с просьбой об усыновлении. Ничего удивительного! Американская пресса писала о нас много противоречивого. Одни газеты нас представляли круглыми сиротами, чьи родители погибли в Гражданской войне, в других — мы были детьми богатых буржуа, которые отправили нас подальше от большевиков, переждать трудное время.

Позже в советских газетах мы тоже встречали разные небылицы. Якобы Нью-Йорк лишен души и всецело принадлежит золотому тельцу. А небоскребы — это зубы дракона, алчного и ненасытного. В моем книжном шкафу и сейчас стоит книга пролетарского писателя Максима Горького, а в ней — большая статья «Город желтого дьявола».

Александра Матвеевна достала книгу с полки и протянула мне:

— Почитайте на досуге.

Читал я Горького. И даже сдавал экзамены. Книга входила в программу нашего университетского курса. Но после рассказа Александры Матвеевны мне захотелось еще раз полистать ее, освежить в памяти некоторые страницы.

Мы снова выпили чаю. И я стал слушать дальше.

— За три дня до выхода судна в море сестру положили в госпиталь. Наша воспитательница Ирина Викторовна Чичигова скрыла это от меня. Сестра лежала на операционном столе, а я развлекалась. Смотрела кино, ела мороженое… Не могу себе простить!

— Что за болезнь?

— Мастоидит. Воспаление сосцевидного отростка височной кости. Так сказал врач, когда на следующий день я вместе с Ханной Кемпбелл приехала в госпиталь. Меня испугало уже само название болезни, в котором так много слов, и почти все непонятные. Миссис Кемпбелл объяснила проще. Речь идет о гнойном воспалении среднего уха. Чтобы удалить гной, пришлось долбить височную кость. Рядом головной мозг. И это очень опасно. Но операцию проводил опытный врач. И она прошла успешно.

Нас пустили к Марии. Она была слабой, но улыбалась. «Мне гораздо лучше», — успокоила она меня.

Я не захотела оставлять сестру одну. Мне пошли навстречу. И внесли в палату еще одну койку.

После обеда состояние Марии ухудшилось. Поднялась температура. Всю ночь она металась и стонала. Время от времени к ней подходила ночная сестра. Я тоже не могла уснуть и держала ее за руку, пытаясь облегчить страдания. Ближе к утру мы обе уснули и спали до полудня, пока нас не разбудили.

Предстоял врачебный обход. Я привела сестру в порядок. Вытерла ей влажной салфеткой лицо и причесала.

Неожиданно для нас пришел не только хирург, но и судовой врач мистер Девисон. А вместе с ним и любимый нами мистер Аллен с огромным букетом роз. Мария сразу расцвела, щеки ее порозовели. Я хорошо помню тот давний разговор в палате, будто было это вчера.

На вопрос Марии, когда ее выпишут, ответил хирург.

— После операции прошло слишком мало времени, — сказал он. — Могут быть осложнения. Вам следует полежать под нашим присмотром еще несколько дней.

— Но пароход не станет ждать так долго… Ведь верно, мистер Аллен? — спросила она.

— Да, Мария. Уже сегодня колония покидает Стейтен-Айленд. А еще через день «Йоми Мару» снимется с якоря.

Сестра приподнялась с подушки. Из глаз ее брызнули слезы.

— Неужели вы меня бросите? Оставите в этой палате?..

— Конечно же нет, — сказал Аллен как можно спокойнее. — Вот почему я пришел с главным судовым врачом. Но уже осень. Капитан Каяхара не обещает спокойной погоды. А если случится шторм? Сможешь ты выдержать его?

Тут вмешалась я:

— Сможет! Сможет! Я буду ухаживать за Марией.

Одна мысль, что сестра останется в Нью-Йорке, а я уплыву на «Йоми Мару», привела меня в отчаяние. Я тоже заплакала.

— Успокойтесь, — сказал Девисон. — На пароходе есть лазарет. При нем несколько врачей и медсестры. Мы сейчас проведем консилиум и решим, как быть.

Медицинская сестра, молчавшая до сих пор, сказала:

— На все воля Божья… Но я бы не стала забирать девушку из палаты. Слишком она слаба. За ней нужен тщательный уход.

— Все равно сбегу, — вот что ответила на эти слова Мария. Посовещавшись, врачи решили перевести сестру на пароход. Кажется, Райли Аллен был доволен таким решением. Он ничего не сказал, только, наклонившись, поцеловал руку Марии.

На «Йоми Мару» мы прибыли самыми последними. За какой-нибудь час до отхода судна.

Мария попросила не отправлять ее сразу в лазарет. Она хотела быть на палубе и вместе со всеми проститься с Америкой, Нью-Йорком.

Капитан приказал матросам поднять носилки повыше, на шлюпочную палубу. Туда принесли кресла, и мы сидели втроем — я с Марией и старшая медсестра Флоренс Фармер.