Проблема с миром - Джо Аберкромби

– Вы могли бы обратиться к вашему отцу, – вполголоса предложила Зури.

– А что он сможет сделать? Он в отставке. Сложно защищать короля от изменников, когда твоя собственная дочь изменница. Я сама виновата в том, что со мной случилось. – Она проговорила это с горечью, слишком ожесточенно для того, кому некого ни в чем винить. – Теперь уже ничего не поправишь. Даже если бы мне и удалось вернуться в Инглию, неужели можно надеяться, что инквизиция не отыщет меня там?

– Почему бы не попытаться, – сказал Броуд.

– Попытайтесь сами. Нет, правда. – Савин взяла его руку и неловко похлопала по ней. – Возвращайся к своим. К Май и Лидди.

Она улыбнулась Зури – кривой, беспомощной улыбкой, поскольку, честно говоря, не имела понятия, как ей удастся выбраться из леса в одиночку, не говоря уже о том, чтобы вернуться на поле боя.

– И ты тоже, Зури. Тебе надо подумать о твоих братьях. Настало время нам…

– Я пойду с вами.

Савин воззрилась на нее. Ей нравилось считать Зури своим другом, но она всегда знала, что платит за эту дружбу. Знала, что девушка с ее вкусом и талантами наверняка рассчитывала на гораздо большее, чем просто быть образцовой служанкой. Вот только ее амбиции потерпели крах из-за тех ужасов, от которых она бежала из Гуркхула. Савин нравилось считать Зури своим другом, но она никогда не думала, что та захочет сохранить эту дружбу, если не будет иметь от этого никакой выгоды. И тем более если это станет для нее ужасным риском.

Кажется, она могла бы снести любое предательство, опасность, разочарование – но преданность почему-то оказалась непосильной ношей. Савин ничего не могла с собой поделать. Она закрыла лицо руками и зарыдала.

До нее донесся тяжелый вздох Броуда:

– Ну ладно. Похоже, мы все возвращаемся.

* * *

На пути к Стоффенбеку их никто не остановил.

Возможно, те, кто их искал, ушли дальше к северу, обшаривая побережье. Возможно, они думали, что она попытается бежать от содеянного, а не поплетется покорной овечкой обратно к местам своих преступлений. А возможно, такая, какой она была сейчас – лысая, покрытая кровью, изорванная, – она мало соответствовала чьему-либо представлению о знаменитой красавице Савин дан Глокте. Меньше всего своему собственному.

Она тащилась через поля, пот щекотал зудящий шрам у нее на лбу, а она думала о том, что ей нужны три руки: одна – чтобы придерживать раздувшийся живот, другая – чтобы держаться за ноющую поясницу, и третья – чтобы прикладывать к гудящей, пульсирующей голове. Но поскольку трех рук у нее не было, приходилось делать это по очереди. Плечо отдавалось болью при каждом шаге, она тяжело дышала сквозь стиснутые зубы, а ребенок в животе пинался, в буквальном смысле выбивая из нее дерьмо.

Она шла, закутавшись в свои невзгоды, словно в кокон, чтобы можно было не смотреть ни вправо, ни влево. Чтобы не видеть обгорелые сады, вытоптанные поля, струйки дыма, все еще ползущие в небо над разрушенным Стоффенбеком, расстрелянным из пушек, которые были с таким тщанием отлиты на ее собственном заводе.

Всю дорогу она повторяла себе, что ее нельзя ни в чем винить.

В конце концов, она ведь ничего этого не хотела. Она хотела выйти за Орсо. Хотела этого больше, чем чего-либо другого. Но она потеряла Орсо из-за того, что ее мать однажды переспала с королем. Карнсбик был прав: после Вальбека ее здравомыслие куда-то подевалось. Когда ей на блюдечке преподнесли Лео, такого красивого и знаменитого, такого полного возможностей – как раз то восхитительное блюдо, какого требовал ее пресыщенный вкус, – какой у нее был выбор, как не достать вилку и нож? А потом, когда она оказалась беременной, когда ее постоянно тошнило, а ее здравомыслие стало еще хуже прежнего, – какой у нее был выбор, как не выйти за него замуж? А потом, когда она обнаружила, что он по самые яйца увяз в заговоре Ишера, – какой у нее был выбор, как не присоединиться к заговорщикам и не приложить все усилия, чтобы их нелепые планы увенчались успехом? В конце концов, она ведь именно этим и занималась: превращала в успехи нелепые планы других людей.

Вообще, это ужасно несправедливо по отношению к ней – что она должна была все потерять только из-за того, с кем переспала ее мать. При том что это по определению произошло еще до ее рождения.

А потом она подумала об отце – не о короле Джезале, а о другом. О своем настоящем отце, чья бы кровь в ней ни текла. Представила, как он сидит в своем передвижном кресле, обводя языком беззубые десны и критически подняв бровь, как всегда, когда она самонадеянно переоценивала свои силы на фехтовальном круге.

«Ты уверена, Савин?..»

– Что я наделала? – прошептала она.

И опустилась на одно колено посреди дороги.

Если бы она попыталась по-настоящему, если бы она действительно этого захотела, то смогла бы найти способ это остановить. У нее была тысяча возможностей, когда она могла бы это остановить.

Вместо этого она лишь подливала масла в огонь. Вместо этого она бросила кости, поставив все на кон. И ради чего? Ради своих амбиций. Этой змеи, туго обвившейся вокруг ее внутренностей, чей аппетит только возрастал с каждой кормежкой. Чей голод никогда не мог быть удовлетворен.

Говоря по правде, подобно всем игрокам, которые внезапно проигрывают по-крупному, во время игры она думала лишь о том, что получит, когда выиграет. Лишь теперь она увидела масштабы своего проигрыша – и он равнялся всему, что она имела. Причем она проиграла не только за себя, но за тысячи других людей. Что ее поражение будет значить для Зури? Или для Броуда? Для Гаруна с Рабиком? Для Лидди и Май? Во имя Судеб, чем оно обернется для ее еще не рожденного ребенка?

– Что я наделала?..

Она ощутила на плече легкую ладонь Зури.

– Мой наставник по писаниям несомненно сказал бы… – служанка с сомнением оглядела измолоченное поле боя, – …что раскаяние – это врата к спасению.

Савин недоверчиво хмыкнула:

– Как ты можешь по-прежнему верить в Бога? В то, что все это – часть какого-то великого замысла? Что все это действительно что-то значит?

– А как иначе? – Зури поглядела на нее расширенными глазами. – Верить, что все это не значит ничего?

Савин ощутила тяжелую ладонь Броуда на другом плече:

– Такие вещи не творятся в одиночку. Мы все приложили к этому руку.

Она медленно кивнула. И действительно, было бы еще более чудовищной самонадеянностью считать, что все это – только ее вина. Гримасничая, Савин поднялась на ноги, тяжело перевела дух и двинулась – одна рука придерживает живот, вторая держится за поясницу – через покалеченные поля по направлению к Стоффенбеку.

Она тоже сыграла свою роль. Теперь оставалось только расплатиться.

* * *

Савин не знала, как долго сидела здесь в ожидании, мучаясь чувством вины, мучаясь мрачными предчувствиями – ну и просто мучаясь.