Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

Неожиданно для нее, Марии вдруг стало легко и просто с Александром Евгеньевичем. Так легко, как еще не бывало.

— Вовка молодцом, — улыбнулась она. — Крепнет и растет.

— Мне его Наталка расхваливала, — засмеялся Солодух. — Она уверяла меня, что они с ним разговаривают и что она все понимает.

— Наташа девочка прелесть просто какая. Да и все они хорошие.

— Народ великолепный. Я вам говорил. С ними вам не может быть плохо. А знаете, — спохватился Солодух, — у меня ведь маленькое дело к вам. Я нашел вам небольшую работу.

— Работу? — взволновалась Мария. — Службу?

— Нет, можно брать на дом.

— Ох, как хорошо! — непосредственно вырвалось у Марии.

Александр Евгеньевич объяснил Марии, о какой работе идет речь, рассказал ей с кем и где она должна договориться. И Мария, выслушав его, покраснела и призналась:

— Вы даже не можете себе представить, как кстати это.

— Я знаю, — кивнул головой Солодух и подошел к вовкиной кроватке.

— Вот растет человек, — обернулся он к Марии, — который войдет в жизнь без предрассудков, без всего того лишнего, что давит еще нас.

Лицо у Александра Евгеньевича сразу стало серьезным, почти строгим. В глазах, которые были устремлены на Вовку, вспыхнуло упорство. И легкое подергивание верхней губы отмечало сдерживаемое волнение.

— Без предрассудков. Да, — повторил он. — Не так, как у вас, Мария. Почему вы не можете отнестись к окружающему просто? Почему вы не назовете настоящим именем наши с вами отношения и не сделаете настоящих выводов? Почему? Ведь я чувствую, что мы друг для друга необходимы, нужны. О чем тут раздумывать, зачем колебаться? И ваши сомнения насчет Вовки неосновательны! Вовку я люблю. Да ведь дело и не в Вовке. Дело в нас самих. И если вас смущает третий, тот… отец Вовки, так и это ни к чему. Его отношения и к вам и ко мне могут ограничиваться постольку, поскольку он все-таки физический отец ребенка…

Мария наморщила лоб.

— Не бойтесь слов, — почти строго продолжал Александр Евгеньевич, подметив ее недовольство, — не бойтесь. Рано или поздно, но договориться придется… Я после того раза, когда мы с вами хорошо говорили, ненадолго спутался в мыслях: был такой случай у меня, что я не так понял ваши колебания. Взбрело мне на ум, что мы разные люди, с разным прошлым, и что оттого вы не принимаете меня к себе. А потом дошел я до истины: какое же может быть у вас прошлое? Вы еще и не жили. Вы сами сейчас создаете себя, человека из себя делаете. И надо, чтобы вышел из вас человек здоровый, теперешний, без всякого груза прошлого за спиной… Давайте, Мария, открыто и ясно говорить: любите вы меня?

Определенно и без всяких затей поставленный вопрос как бы оглушил Марию. На мгновенье, на самое коротенькое мгновенье ей стало больно от этой определенности, от этой простоты. Бессознательно, не думая и не рассуждая об этом, она ждала иного подхода со стороны Александра Евгеньевича. Ждала других слов, другого звука его голоса. Но было это только на единый кратчайший миг. А вслед за тем, как бы зараженная этой простотой и ясностью слов Солодуха, она ответила, сама внутренно дивясь своей смелости и простоте:

— Да… Вы сами это знаете.

Александр Евгеньевич протянул обе руки, обхватил ими голову Марии и близко придвинул свое лицо к ее лицу.

— Мы будем жить вместе… — взволнованно, но решительно произнес он. — Мы будем жить втроем. У нас настанет светлая, радостная, трудовая жизнь. Хорошая, настоящая жизнь, начнется у нас, Маруся!

Мария молчала. Она закрыла глаза и чувствовала ласку его рук на своих щеках и слышала его голос. Голова ее сладко кружилась и словно сон охватил ее — желанное и волнующее забытье.

Вдруг она поняла смысл слов Александра Евгеньевича. Тряхнув головой, она сделала попытку высвободиться из его рук. Открыла глаза, вздохнула.

— Не знаю… — глухо проговорила она. — Не знаю… как же это будет? Как мы станем жить втроем? А если Вовку у меня отымут?

— Отымут? — удивился Солодух. — Кто?

— Ну тот… — обожглась стыдом Мария, не в силах произнести слово «отец».

Солодух покачал головой:

— У него нет никаких оснований сделать это, никаких прав…

— А закон?!

— Нет такого закона, который отнимал бы ребенка от матери. В советской стране, Маруся, такого закона нет и не может существовать.

Мария вскинула глаза на улыбающегося Александра Евгеньевича и недоверчиво покачала головой.

23

Вторая встреча Солодуха с Николаем произошла в этот же день. Александр Евгеньевич вышел зачем-то к слесарю, а в это время в дверях возник разговор между Степкой и кем-то, кто справлялся о Марии. Солодух сразу узнал голос Николая и пошел к нему навстречу.

— А, опять вы! — с легкой насмешкой и неприязненно воскликнул Николай. — Впрочем, я этого ждал.

— Вы зачем? — спросил Александр Евгеньевич ровно и почти равнодушно.

— Зачем? Ну, это уж мое дело!

— Не совсем. Дело касается Марии, а это все равно, что меня самого.

— Дело не касается вашей Марии, — язвительно возразил Николай. — Я к сыну своему пришел, к ребенку…

— Что ж, проходите, — посторонился Солодух, пропуская Николая. Тот удивленно взглянул на него и слетка смешался. — Проходите! — повторил Александр Евгеньевич.

Мария тревожно взглянула на обоих. У Марии вздрогнули ресницы. Солодух прошел к ней быстрее Николая и объяснил:

— Вот на Вовку пришел взглянуть. На нашего Вовку.

— На вашего? — удивленно изогнул брови Николай. — Парнишка, я в этом уверен, мой!

— Мог быть вашим, — усмехнулся Солодух, — а теперь вряд ли! Вы сядьте. Нужно поговорить. Нужно, чтобы все стало ясным и бесспорным.

Оттого ли, что Солодух говорил уверенно и просто, или от близости настороженной и враждебно поглядывающей Марии, но Николай смутился. Он потерял обычную свою уверенность. Он оглянулся бесцельно и сел на ближайший стул.

— Поговорим, — останавливаясь возле него, пригласил Александр Евгеньевич, — поговорим, как два сознательных, взрослых человека. Вот видите, это, — он показал на Марию, — моя жена. Жена и товарищ. Все, что близко ей, близко и мне. Ее ребенок — это и мой ребенок. Ясно? Особенно, когда на этого ребенка никто, кроме нее, не имеет никаких прав…

— А я? — вспыхнул Николай.

— Никаких! — рванулась Мария и тотчас же замолчала, встретив ласковый, но предостерегающий взгляд Александра Евгеньевича.

— Вы на него, конечно, не имеете никаких прав, — убежденно, как что-то, не требующее никаких доказательств, сказал Александр Евгеньевич. — Ведь, во-первых, вы сами себя устранили от ребенка, а, во-вторых, — он на мгновенье остановился, смял в себе что-то, обернулся к Марии и, улыбаясь, попросил ее: — Скажи ему, Мария, значит ли он что-нибудь