Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

британский плк. Уорд, — кому я мог бы доверить самое незначительное дело»[3488]. «Штатские члены правительства были людьми серьезными, политически умеренными, но ни на что не способными, — подтверждал американский представитель Моррис, — О военных же было «нельзя сказать ничего положительного». Это были нетерпимые и коррумпированные реакционеры»[3489]. С таким Советом министров, подтверждал военный министр Колчака ген. Будберг, адмиралу «не выехать на хорошую дорогу; слишком уж мелки, эгоистичны и не способны на творчество и подвиг все эти персонажи, случайные выкидыши омского переворота»[3490].

Сам Колчак говорил о своих министрах: «После встречи с ними хочется вымыть руки»… Не уважал и генералов: «Старые пни, с ними не возродить России…». О чехах…, он отзывался так: «Иуды, встанут в очередь, чтобы предать меня…»[3491]. В то же время, даже верный Верховному правителю Будберг, в свою очередь считал, что одна из основных причин всех бедствий заключалась в личности самого адмирала: «У Колчака все ставилось на великодержавный манер, не сообразуясь со средствами и возможностями, почему до населения результаты управления в их положительном значении и не доходили, а отрицательные, как реквизиции, мобилизации, налоги, чувствовались очень сильно»[3492].

«Колчаку не удалось завоевать чью-либо преданность, — подтверждал американский представитель Моррис в своем сообщении в Вашингтон, — Исключение составляла лишь небольшая группа реакционно настроенных офицеров царской армии. Вывод чехов послужил бы сигналом к «грандиозному восстанию против Колчака, если не в поддержку большевиков, в каждом городе вдоль железной дороги от Иркутска до Омска»[3493]. «Все население настроено против нас, — подтверждал в сентябре Будберг, — и ищет только, на кого бы перенести свои надежды…»[3494]. Премьер правительства Колчака П. Вологодский, уходя в ноябре 1919-го в отставку, в последнем разговоре с адмиралом откровенно признавал: «Все слои населения, до самых умеренных, возмущены произволом, царящим во всех областях жизни… Авторитет правительства, а также ваш личный падает с каждым часом»[3495].

«Предательство тыла» в колчаковской армии носило тот же характер, что и на Юге, Севере и Северо-Западе «белой» России: повсюду «вместо честности, примерного исполнения долга, заботы о нуждах и приверженности закону, — отмечал Будберг, — солдаты видят физическую и нравственную грязь, лень, халатность, недобросовестность, разгул, а очень часто казнокрадства и хищения»[3496]. «Солдат вообще был заброшен, оборван и голоден. Исчерпав все средства добыть необходимую одежду, командир корпуса ген. Сукин вывел почетный караул для встречи Верховного правителя адмирала Колчака без штанов, то есть в том виде, в каком ходили все солдаты его корпуса. Генерала отрешили за это от командования, но положение вещей осталось неизменным…»[3497].

Фронту, Будберг противопоставлял, «омские улицы, кишащие праздной, веселящейся толпой; (по которым) бродит масса офицеров, масса здоровеннейшей молодежи, укрывающейся от фронта по разным министерствам, управлениям и учреждениям… целые толпы таких жеребцов примазались к разным разведкам и осведомлениям. С этим гнусным явлением надо бороться совершенно исключительными мерами, но на это мы, к сожалению, не способны»[3498].

«При эвакуации из Уфы раненых бросили, а штабы уходили, увозя обстановку, мебель ковры, причем некоторые лица торговали вагонами и продавали их за большие деньги богатым уфимским купцам…, за последнее время грабеж населения вошел в обычай, и вызывает глухую ненависть самых спокойных кругов населения… Прибывшие с фронта офицеры трясутся от негодования, — отмечал в своем дневнике Будберг, — рассказывая, как производилась эта эвакуация. Надо еще удивляться прочности нашей дисциплины, которая позволила офицерам и солдатам спокойно смотреть на эти мерзости и не разорвать в клочья тех, кто это делал или допускал делать»[3499].

Но терпение не безгранично, и «истребление офицерства стало обычным финалом импровизированных и форсированных, под сгущенным давлением производимых формирований, — отмечал Будберг, — вся ответственность за насильственный призыв на постыдную военную службу, за лишения, за муштру и личные ограничения, за опасности и недостатки снабжения, одним словом, вся концентрированная ненависть солдатчины обращается на начальство и на офицеров; пропаганда и агитация это усугубляют, и при первой возможности безнаказанного выявления все это бурно вспыхивает»[3500].

От колчаковской армии «даже союзники, кроме японцев…, как-то отошли, — замечал Будберг, — чехи определенно настроены против нас настолько, что ничто не гарантирует возможности их активной помощи эсеровскому перевороту…»[3501], «мы становимся для них (чехов) все более и более ненавистными, ибо из-за нас их держат здесь…», отношение чехов к нам «холодно — вежливое и брезгливо-высокомерное»[3502].

«Взглядами, жестами и все своим внешним видом большинство чехов, — подтверждал ген. Сахаров, — выражало какое-то непонятное презрение и нескрытую радость нашему горю и неудачам…»[3503]. «Чехи, прожив с нами год, от нас отошли; ничего не делая, относятся критически к нашим порядкам…, они сейчас ближе к левым партиям и скрыто враждебны существующему правительству…, — причина этого заключается в том, приходил к выводу Будберг, что — Чехи считают Омск реакционным»[3504].

Настроения чехословаков отражали меняющуюся позицию западных союзников, которая вызывала все большее недоумение Будберга: «трудно понять поведение союзников: они держат в Омске своих представителей и оказывают нам помощь; во всем, что касается необходимости изменить общий курс правительства, они молчат как убитые, называя это невмешательством в наши внутренние дела, и в то же время во Владивостоке их представители имеют сношения с теми, которые собираются на днях сковырнуть этот самый Омск. Поневоле начинаешь думать, не правы ли те скептики, которые уверяют, что всей Европе нужно расчленение и обессиление России… Союзники очевидно нас уже взвесили и начинают понемногу нас бросать… В отношениях союзников все больше и больше прорезываются демократические симпатии, а мы — неизвестно только почему — считаемся на положении черных реакционеров…»[3505].

Однако в этом не было ничего удивительного: какие-бы задние мысли не стояли за политикой союзников, за прошедшее время Лондон, Париж и Вашингтон уже смогли «оценить» истинную стоимость не только колчаковцев, но и всех Белых режимов, которые они поддерживали. Ни один из них не только не смог сформировать собственной работоспособной власти, получить поддержку населения, но и наоборот лишь доводил захваченные районы до полного разорения и радикализации. Деятельность всех без исключения Белых режимов заканчивалась одним и тем же: предательством тыла, разложением армии и стремительно нарастающим сопротивлением местного населения. В результате официальные представители Великобритании и США, стали искать новую опору в массовых партиях и начали переговоры с эсерами, подготавливающими переворот с целью свержения Колчака и создания народного правительства[3506].

Изменившееся настроение союзников отразилось в их требовании к ген. Розанову побыстрее убраться с русскими войсками из Владивостока, в противном случае «командующие союзными войсками примут