Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

Поволжья, Урала и Сибири, по словам ген. К. Сахарова, столкнулся с «крепкими красными частями», «они прокричали на все концы, что «их цель — борьба за демократию», что вмешиваться во внутренние дела России они не желают»»[3392]. Всю вину командир Чехословацкого корпуса Я. Сыровой взваливал «на русское правительство и командование, обвиняя их в «реакционности и недемократичности»[3393].

Бравые за полгода до этого, чехословаки замолили союзников о помощи. Союзники ответили выражением моральной поддержки, посылая им обращения, типа опубликованного 8 октября заявления французского верховного комиссара Реньо: «Франция верит в самоотверженность и непобедимую моральную силу ваших храбрых воинов. Она не забудет вас»[3394].

У чехословаков тем временем уже наступала паника: 25 октября ген. Сыровой и ОЧНС вновь телеграфировали в Париж: начинали выступление численностью в 45 тыс., сейчас осталось лишь 25 тыс. человек, которые неспособны удержать фронт. «Наши солдаты свыклись с верой, что союзники придут. Ситуацию может спасти только быстрая союзническая помощь… Иначе мы вынуждены будем оставить фронт… Ситуация очень ответственная, наши силы тают»[3395]. «Позволю себе высказать мнение, что приближается время, когда союзники и Соединенные Штаты будут в состоянии оказать России реальную помощь…, — писал 3 ноября Массарик американским союзникам, — В Россию могут быть посланы более крупные силы, как только на Западном фронте будет достигнуто перемирие… Конечно, этот план предполагает недвусмысленную и ясную программу в отношении Сибири и большевиков»[3396].

Перемирие на Западном фронте будет подписано 11 ноября, но «союзническая помощь» не пришла. И тут чехословаки сломались окончательно. Начальник одной из русских дивизий 12 декабря 1918 г. доносил Колчаку: «Чехи от наступления отказались. Официальные мотивы: против них нет немцев и мадьяр; русские в тылу ничего не делают; Национальный совет не признает Вас; не желают содействовать возвращению в России старого режима и проч. чепуха. Правда же в том, что просто не желают воевать…»[3397]. Посетивший Сибирь Военный министр Чехословакии, ген. М. Штефанек, был возмущен поведением своих соотечественников и «сказал, что он может принять почетный караул лишь от честных войск» (одного из упорствовавших «приказал арестовать, лишил права возвращения на Родину и предложил застрелиться»)[3398].

Французский главнокомандующий ген. Жанен стращал командование корпуса тем, что «чехословакам поставили бы в вину развал русского фронта на Урале, который был бы результатом ухода, разрушением всякой надежды на реконструкцию России; эта надежда как раз здесь мне начинает казаться мало реальной, но там ею живут»[3399]. Но, несмотря на все уговоры и угрозы, чехословаки не выдержали и в январе 1919 г. стихийно бросили фронт.

Однако союзники не спешили отправлять их домой, поскольку «сейчас-де нет достаточного количества транспортов для перевозки всего корпуса, но обещали, что при первой возможности их вывезут. Этим обещанием, — по словам ген. Сахарова, — чехов заставили подчиниться приказу Жанена — стать вдоль железной дороги и охранять ее»[3400]. Кроме этого, в Версале еще надеялись, что корпус, отдохнувший в тылу, снова удастся вернуть на фронт. И такие попытки делались в течение 1919 г. не раз, но безуспешно[3401].

Чехословацкий корпус сменил внешний фронт на — внутренний. В этой связи иркутские эсеры, члены Учредительного собрания, обратились было к командованию корпуса с требованием не вмешиваться в противостояние между колчаковским режимом и его противниками. Но им было заявлено: «Чехословацкое войско на своем участке жестоко и без милости подавит любое восстание против Колчака, где бы оно ни началось»[3402]. «Почти каждая, даже небольшая, операция, — подтверждал верность чехословацких союзников ген. Розанов, — приводится в жизнь при участии союзных войск: чехов, итальянцев и русских»[3403].

Правда «поначалу казалось, — отмечала корпусная газета «Чехословацкий дневник», — что охрана железнодорожного участка, порученного чехословацкому войску в России, не потребует особых усилий и будет в действительности для нашего войска заслуженным отдыхом, однако обстоятельства оказались иными. Сперва отдельные случаи нападения на железную дорогу, станционные строения, разрушение колеи, спуск с рельсов поездов, обстрелы идущих составов, уничтожение различных железнодорожных материалов и т. д., чем дальше, тем больше множились, а сейчас подобные случаи стали постоянным, ежедневным явлением»[3404].

И чехословакам стало уже не до «заслуженного отдыха». В ответ за нападение на железную дорогу «интервенты, особенно чехословаки и польская дивизия, устраивали карательную экспедицию. На опасном участке сжигались два-три богатых сибирских села, за их будто бы отказ выдать преступников бандитов»[3405], в дальнейшем подобные экзекуции, по словам ген. Сахарова, распространились на «целые волости»[3406].

О карательных буднях чехословацкого корпуса свидетельствовали официальные оперативные сводки штаба корпуса, публиковавшиеся в газете корпуса «Чехословацкий дневник», которые приводит в своей книге историк Голуб. Пользуясь огромным превосходством в вооружении, поставленном Англией, Францией и США, три дивизии чехословаков, оснащенные пулеметами, орудиями, бронепоездами и самолетами, в течение марта-декабря 1919 г. каждодневно жгли деревни и убивали их жителей: При набеге на Икейскую волость был захвачен Икей (Енисейская губ.), являвшийся одной из партизанских баз, и вся волость подверглась репрессиям. «Кого не убили в бою, — сообщала сводка, — тех взяли в плен и заключили в тюрьму»[3407]. В бою за с. Рыбинское 30 красных убито и 70 ранено[3408]. В двух боях за Тайшет более 200 партизан убито[3409]. «В районе Канск — Свищево после четырехчасового боя захвачена д. Салинское, деревня сожжена, убито 50 большевиков»[3410]. За убийство чеха расстреливалось по 8–10 человек[3411].

Очевидец того, что творилось тогда на Сибирской магистрали, видный сибирский эсер Е. Колосов свидетельствовал: «Чешская охрана преследовала повстанцев и тех, кого захватывала, «линчевала» на месте. Разыгрывались сцены потрясающей жестокости, телеграфные столбы то тут, то там превращались в виселицы, и так на протяжении многих верст от станции до станции»[3412]. Подобные наблюдения оставил и главком войск интервентов ген. М. Жанен[3413]. Нам «приходилось видеть несколько больших сел, сожженных этими (чехословацкими) отрядами почти дотла…, — вспоминал ген. Сахаров, — Огромные растянувшиеся на несколько верст села представляли сплошные развалины с торчащими кое-где обуглившимися, полусгоревшими домами. Крестьянское население таких сел разбредалось и было обречено на нищету, голод и смерть»[3414].

Тем временем, очередная чехословацкая сводка сообщала: после многочасового боя взята д. Переяславское, хорошо укрепленная партизанами. «Деревня была сожжена. Неприятель отступил на юг. Потери большевиков велики»[3415]. Чехи и итальянцы взяли д. Семеновское. «Неприятель не выдержал напора и, оставив на месте 74 убитых и 60 раненых, отошел в беспорядке…», деревня сожжена[3416], «захватили деревни Еловское, Конторское и Бирюса. Обе последние были сожжены»[3417].

В боях у д. Кубинское… «большевики» потеряли около 100 человек