Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

– Джиневра, вы должны оставаться в том же состоянии – оставаться такой же позитивной, веселой и жизнерадостной. Вы должны думать, что все пойдет как нельзя лучше. Именно так, как вы мне и говорили. Что же это вы делаете: сначала вы меня убедили, а теперь собираетесь передумать?

Джин смеется.

– Вы правы!

– Ну вот, это другое дело, такой вы мне нравитесь.

И врач провожает ее до двери.

Джин выпивает еще одну чашку капучино с соевым молоком, а потом внезапно, не задумываясь, она задает мне вопрос, который закономерно приходит ей в голову:

– Стэп, а все действительно в порядке?

Я ошарашен.

– Да, конечно, все отлично. Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Не знаю, иногда у меня возникает странное ощущение. В последнее время ты не часто бываешь дома, а когда бываешь, я чувствую, что ты стал каким-то другим. Правда, я всегда уставшая, это так. Вам, мужчинам, иногда действительно следовало бы ощущать самим, каково это: носить в себе человечка, который растет и безмерно тебя растягивает, от которого тебя тошнит, который отнимает у тебя силы, вызывает странные желания… Но не те!

– Да, в последний раз, когда ты велела мне выйти из дома ночью, это случилось потому, что тебя хотелось арбузного льда! Это было уже слишком! И какой тогда родится эта девочка – с арбузным пятном или с множеством косточек?

– Дурак. Ты не должен попрекать меня этими слабостями.

– Ты права.

А потом, улыбаясь, она раскрывает объятия.

– Обними меня, а?

Она хочет немного любви, хочет чувствовать себя под защитой, спокойно, хочет довериться мне, хочет, чтобы я был ее прибежищем. Тогда я подхожу к ней и нежно ее обнимаю. Она кладет голову мне на грудь. Я вижу, как она закрывает глаза, и наблюдаю, как от ее дыхания слегка колышется несколько ее темных волосинок, оказавшихся около рта. Кто знает, о чем она думает. Я должен был стать ее счастливым островом, ее надежной пристанью, которая выдерживает любую непогоду; я должен был стать ее бункером, сделанным из железобетона – прочным, способным защитить ее даже от атомной бомбы. Но на самом деле во мне ничего этого нет; я – существо, плывущее по течению, по воле сердца, которое давным-давно несвободно. Джин от меня отстраняется.

– Спасибо, мне это действительно было нужно. – Она пристально смотрит мне в глаза и видит, как они блестят. И тогда она мне улыбается. – Ну вот, это в тебе лучше всего. Ты еще приходишь в волнение от таких простых вещей. Я тебя люблю.

Мы занимались любовью, а потом вместе пошли под душ – как когда, когда мы были совсем молоденькими. Когда единственной проблемой для нее были родители. Когда у нас не было детей. Мы сидим за столом. Она велела принести суши и сашими. Мы уже испробовали все рестораны в окрестностях улицы Борго Пио, но всегда – с доставкой на дом. В окно гостиной светит солнце. Свет проникает через легкие белые занавески и разливается по большому ковру, касается диванов, мебели и даже большого телевизора, который она все-таки, в конце концов, захотела мне подарить.

– Ты же телепродюсер. Значит, ты не можешь быть здесь и не следить за передачами, которые идут в обеденное время. Нам даже стоило бы купить еще телевизоров и сделать из них стенку, чтобы ты мог одновременно смотреть, что показывают по всем каналам.

– Ты совершенно изумительная.

«Чтобы стать моей женой», – хотел бы я ей сказать, но мне бы не следовало ее смешить. Теперь мы едим молча, спокойно, наслаждаясь ощущением недавнего удовольствия. Ее поцелуи для меня – всегда как короткое замыкание. Мне достаточно малейшего ее прикосновения – и я уже словно чувствую дрожь в сердце. Неповторимое ощущение! Однажды и она мне сказала что-то подобное. Я едва вошел в квартиру, поцеловал ее, просунул руки под ее кофточку и коснулся ее спины. И тогда она закрыла глаза, покачала головой и улыбнулась.

– Даже не верится. Ты для меня как песня Баттисти: «Об этом думаешь… Я приходил в восторг, но ты меня забудешь…»

– Да уж!

– Точно! Наверное, именно о нас думал Лучио, когда пел песню с такими словами… Я теряюсь в тебе, как в этой песне. Но беда в том, что я себя уже не нахожу. Сегодня утром я готовила пюре для Массимо и, когда я мешала его половником, стали передавать именно эту песню, и я расплакалась. Я мешала и плакала, мешала и плакала, как дурочка.

– Почему, милая?

– От счастья и в то же время от страха, что снова могу тебя потерять.

Я беру палочками суши с лососем, макаю в соевый соус и отправляю в рот, потом наливаю в ее стакан немного пива «Асахи» и наполняю свой. Ставя пиво на стол, я замечаю, что она на меня смотрит и слегка улыбается, но такое впечатление, что она все равно несчастна.

– Что такое?

– Ничего. Я думала о тех мгновениях и том, какими они были прекрасными. Я бы никогда не поверила, что снова смогу их испытать…

– Ты думала только об этом?

– Нет.

– А о чем еще?

– Ты действительно хочешь об этом знать?

– Да.

– Что скоро ты станешь папой.

Я ей улыбаюсь.

– Да, но, однако, уже во второй раз.

– Но это будет по-другому. Твой первый сын, к сожалению, из-за меня не смог жить, как полагалось бы, и ты даже не знаешь, как я из-за этого страдаю. Я даже не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить.

Она встает и идет на кухню, опирается о раковину и начинает плакать. Я подхожу к ней, обнимаю ее сзади и прижимаюсь лицом к ее плечу.

– Ну зачем ты так, Баби? Тут нечего прощать. Я каждую секунду вижу его благодаря тебе. Я вспоминаю, как мы были вместе в парке, когда я ждал его с тобой у школы. Я вспоминаю его улыбку, когда он к нам подбегал, или, когда я слышал, как он меня окликал: «Эй, Стэп!» Все это наполняет мое сердце, успокаивает меня. Он мой сын, и вся моя любовь – для него. Я всегда буду в его жизни, что бы ни случилось, когда бы я ему ни понадобился. Мне не нужно ничего – лишь бы он был счастлив. Вот это и значит для меня – быть папой. Массимо ничего не говорит дома, что иногда в его жизни появляется этот Стэп? Или Лоренцо, услышав, как он называет мое имя, устраивает тебе скандалы, и ты оказываешься в неловком положении?

Баби вытирает слезы тыльной стороной ладони и качает головой.

– Нет, все в порядке. Я ему говорила, что иногда тебя встречала – но только потому, что ты работаешь недалеко от того места, где работаю я. А еще я ему сказала, что ты женат и счастлив. – Она поворачивается и мне улыбается. – Да и к тому же Лоренцо никогда меня ни о чем не спрашивает, потому что если бы его о чем-нибудь спросила я, то это он бы оказался бы в неловком положении.

И я прекращаю этот разговор. Ведь я никогда не рассказывал ей о нашей с ним встрече в «Ванни». Так что мы возвращаемся за стол и заканчиваем есть. Я беру лоток с мороженым и готовлю две порции – с хрустящими шоколадными крошками и фисташками для нее и просто шоколадное – для меня.