Ургайя - Татьяна Николаевна Зубачева

ещё… безумные герои или героические безумцы. И что такого они натворили?

— О, ну да, ты это пропустила. Твоё «Эхо» забабахало офигенный фитиль. И…

— Чей? — живо перебила её Моорна.

— Да всё того же, — небрежно бросила Торса. — Ну этот, Никто-Некто. Так вот, и не о чём-то, а о спецвойсках.

Моорна напряжённо кивала, слушая весёлый и — спасибо Огню — достаточно подробный рассказ Торсы. Да, конечно, встать перед спецовиками, загораживая собой… и всё зная о них… это… да, безумный героизм или героическое безумие… и завтра же, сегодня ей надо отлежаться, прийти в себя, посмотреть обязательно «календарь искусств», разметить посещения выставок и вообще подготовиться, чтобы прийти в редакцию к… да, своим не с пустой головой, будто… будто она действительно съездила куда-то по своим делам.

— Вот так, подруга, — закончила свой рассказ Торса. — Так что…

— Статья… у тебя?

— Да нет Завтра в редакции посмотришь. Ну, я побегу. А ты отлежись, я тебе там на кухне оставила на перекусы.

— Да, спасибо, а…?

— Какие счёты между друзьями, — отмахнулась Торса.

И уже в прихожей, одеваясь, как бы между прочим, бросила:

— Шкафы со скелетами в каждом доме, только не путай, перед кем какой открывать, и сама лишний раз не заглядывай.

Прощальный взмах руки, затянутой в перчатку дорогой и подчёркнуто искусственной кожи, хлопнувшая дверь.

Моорна перевела дыхание и побрела убирать со стола, разбираться на кухне с подарками Торсы, составлять план-календарь на … да, уже зимний сезон, наводить порядок в доме и в своей памяти. «Не вспоминать запретного», — сказал Психолог. Ну и не будем. Тем более, что это больно, неприятно и… постыдно. Стать «утробушкой» для ургорки — стыд и позор. И с братом, теперь её настоящим кровником — кровным родичем-врагом она когда-нибудь рассчитается. За всё. Когда-нибудь. А сейчас не думать об этом. И заставить себя жить дальше так, будто ничего и не было. Тёмная яма, непроглядная чернота в полтора сезона… а вот твоё предательство, брат мой, твою подлость, я буду помнить, и не я, так сам Огонь рассчитается с тобой, воздаст тебе. Тебе были нужны средства на твою очередную попытку разбогатеть, и ты решил продать сестру. Как в древних легендах. Не в рабство, такого права у тебя ни по законам, ни по обычаям не было и нет, а в — её передернуло судорогой отвращения — в «утробушки», безгласный безымянный и бесправный инкубатор семени. Что ж, забыть, что и как с тобой делали чужие безликие и безымянные, это да, это возможно, забыть боль и отвращение. Ты была для них только «объектом», ну так и они тебе… тоже… как это, да, объекты воздействия, не больше.

Моорна оглядела кухонную нишу. Да, в пылу мыслей она сама не заметила, как убрала, разложила, вымыла и протёрла. Тогда… тогда она сейчас, пока держится настроение, уберёт и в комнате, а уже потом возьмётся за календарь. Чтобы завтра прийти в редакцию с готовым планом. И полтора сезона выкинутых из жизни и памяти — это совсем немного. Она справится. Потому что ей надо жить, надо дождаться.

* * *

Дамхар

574 год

Зима

4 декада

Низкое ярко-красное солнце катилось по кромке леса. Гаор невольно жмурился и даже отворачивался, но помогало это мало. Ну, вот думал же, что надо и боковые шторки как на лобовом стекле придумать и приспособить, а всё недосуг да недосуг, вот и… а, аггел траханый, чуть поворот не проскочил. Он выругался сквозь зубы, сдавая назад, чтобы фургон вписался в поворот, не задевая снежные валы на обочинах. Солнце теперь было сзади, и впереди на белом снегу раздражающе тёмная тень фургона, тоже… помеха.

Сам понимал, что злится не из-за … всего вокруг, а из-за себя самого, вернее, на себя: больно туго, с надрывом шла «Высокая кровь». И материала… ну, не навалом, но хватает, и задора, желания вмазать по сволочам и паскудникам, так, чтоб им, гадам, Коргцит желанным показался, а вот не идёт, каждая фраза с натугой, вымучивается. Вот мешает что-то, а что? И почему?

Фургон подбросило на бревне, уложенном поперёк дороги и присыпанном сверху снегом. Эт-то что ещё за… Гаор выругался уже по-фронтовому и выкинул из головы все не относящиеся к дороге мысли, потому что мина — хоть из бревна, хоть… ладно-понятно — это уже серьёзно. И на кого она поставлена, тоже догадаться нетрудно, только вот неразборчивы они, мины-то, кто заденет, того и шарахнет, ни званий, ни формы не разбирая.

До очередного посёлка он добрался вполне благополучно, сдал заказанное, принял бланки, но ночевать не остался: хоть и короток зимний день, но надо график блюсти. А если такие… брёвна-мины на всех просёлках, то время придётся пересчитать. Вот же додумались, аггелы траханые. А ведь неплохо получается. С ходу наехать, так подбросит, а то и опрокинет. Вот тебе и задержка, и шум, чтобы успеть подготовиться.

Ехал он теперь медленнее, напряжённо, ну, почти по-фронтовому вглядываясь в быстро теряющуюся в сумерках дорогу. И в следующий и последний на сегодняшний день по графику посёлок он въехал уже не просто в темноте, а ночью, так что пришлось будить и управляющего, и старосту, и ещё мужиков старосте в подмогу, заказ-то немалый, и от всех выслушать, что они о нём и его шофёрском мастерстве думают. Ни оправдываться, ни — тем более — отругиваться Гаор не стал и, наскоро похлебав чуть тёплого варева в отведённой ему для ночлега избе, завалился на полатях. И выехал до рассвета.

И хоть ехал теперь медленнее и с оглядкой, мысли всё равно упрямо крутились вокруг не дающейся статьи. Вот непруха! А ведь всё так хорошо было. Даже про «фабрику маньяков» хоть глухо, обмолвками, но дошло, что есть, напечатали, что шум от неё пошёл. Эх, увидеть бы, хоть на мгновение, хоть одним глазом глянуть, как он — его текст — смотрится в печатном виде. Но… «нету чудес и мечтать о них нечего…» Была такая песенка… Так что… а чтоб вас, аггелы, опять бревно?! Ну, ну… И на самой глубине мелькнула догадка, что это «минирование» тоже результат его статьи. А если так… то, что же после «Высокой крови» будет? Значит, что? Через силу, хрипя и харкая кровью, но надо… а раз надо… Так почему не идёт? Чего не хватает? Материала? Да нет, тут даже из училищных уроков истории кое-что в дело пойдёт, а уж нагляделся и наслушался, и на собственной шкуре прочувствовал вполне