Князь Благовещенский: Князь Благовещенский. Наместник. Пророк - Виталий Сергеевич Останин

– И никто, кроме тебя, не связал эти факты?

– Может, и связал, да молчит. Огласку действиям видящего никто придавать не планирует.

Глеб задумался. Допустим, что татарин прав, хотя и верится в такое с трудом. Допустим, что убийца Экхарта уже три года носится по всему миру, устраняя людей безо всякой системы и мотивов. С учетом того, что его хозяин пророк, это заставляет подозревать какой-то очень проработанный план. Вот если бы его разгадать, тогда видящего можно попытаться взять. Но как это сделать? Пророк видит будущее, можно даже предположить, что он может предсказать и поведение охотников на него. Играть против пророка, если следователь хоть что-то понимал в этом, можно лишь при наличии собственного предсказателя. А Антошин похищен. Замкнутый круг!

– Ты не заснул? – раздался голос Алмаза.

– Я думаю, – отозвался Глеб.

– А я тебе еще нужен? Или мое незримое присутствие помогает тебе думать эффективнее?

– Прости. Нет. Сейчас посмотрю почту. Будут вопросы – наберу.

– Договорились. Ты когда в Хабаровск?

– С обеда, наверное, рвану. Чтобы засветло доехать. И, Алмаз… Спасибо.

– Было б за что.

Убирая трубку в карман, следователь с досадой подумал, что поездка в Хабаровск станет потерянным временем. Охотничий азарт не ушел, но, столкнувшись с такой масштабностью, изрядно поутих. Хищник, за которым намеревалась бежать гончая, мог оказаться не волком, а драконом.

Но не спорить же с князем!

Глава 7. Сердце в руках

Я пророк, вообще, или где? Что за закидоны с полем? Хочу показываю, хочу не показываю – так, что ли? А как же «и духи пророческие послушны пророкам», или как там правильно говорила Ирина Олеговна? Как насчет ее слов, что поле не обладает сознанием? Вчера оно попросту отключилось без всяких видимых причин, а ночью включило прямой эфир с Глебом. Эту нить подсвечивает, другую посмотреть не дает. Как с ним себя вести?

Складывалось впечатление, что поле поставило себе задачу максимально понятно и полно донести до моего понимания, что помощи ждать неоткуда – все, мол, заняты. У Яо гражданская война полыхает, Самойлова припахали на расследование убийства какого-то ученого, князь наверняка весь в большой политике – разгребает последствия моего исчезновения. Так что давай-ка, мол, сам, Антошин.

Да черт! Я еще с первого видения это понял, зачем повторяться? И так ни на кого не рассчитываю особо!

Девка эта еще бешеная!

Вчерашняя сцена с инкой до сих пор не шла у меня из головы. Вреда своими коготками она мне не причинила, да и не могла – мой щит винтовочную пулю держит, что ему какая-то психованная? Но сам факт – кинулась она на меня явно с намерением выцарапать глаза! Не закройся эфиром, хрен бы справился с этой бешеной кошкой! И главное, с Домиником тихо сидела, глядела с ненавистью, но убить не пыталась, хотя именно он, а не я, ее враг. Мне тогда с чего такая честь? И выкрики еще эти – «предатель»! Я что, на ее стороне был, а потом нож в спину вонзил? Нет, так-то согласен, нехорошо с ней вышло, но не по моей вине! Не только по моей, точнее.

В общем, вчера я полежал некоторое время, послушал ее вопли, после чего влил в руки оранжевый аспект и аккуратно снял девчонку с себя. Еще некоторое время подержал ее за плечи, извивающуюся как змея, а когда понял, что успокаиваться она не собирается, закатил ей пощечину. Хлесткую, но без применения силы. Инка вытаращилась неверяще – тоже мне принцесса! – и разрыдалась. В таком виде я и передал ее монахам, с интересом наблюдающим за сценой, но не делающим попытки вмешаться. Буркнул «Довели девку, дуболомы!» в ответ на вопросительный взгляд Доминика и ушел в келью.

Попытался читать, но строчки плыли перед глазами, отказываясь выдавать вложенный в них смысл. Несколько раз пытался обратиться к дару, однако тот продолжал меня игнорировать, словно я и его чем-то обидел. В итоге провалялся в постели до конца дня, размышляя о случившемся и строя идиотские планы побега.

Ночью поговорил с двойником, который ничем помочь не смог, а поведение индианки охарактеризовал иронично: «Понравился ты ей, подменыш! Не ищи логики в поведении женщины!» Тот еще помощник, словом!

И только на рассвете, когда я безо всякой надежды скользнул в поле, оно соизволило отозваться. Да и то, не давая мне никакого выбора, затянуло в нить Самойлова! В общем, я вроде и рад был возвращению поля, но и злился на него. Точнее, не так – пытался понять, как вообще к нему относиться. Считать его разумным или все-таки себя идиотом? Обе версии набрали одинаковое количество эсэмэсок в онлайн-голосовании.

А ведь была еще одна странность – реакция поля на кипу…

Продолжая валяться в постели, я восстановил в памяти узор. Пробежался внутренним взором по узлам, отмечая, что понимаю вложенный в них смысл, и в который уже раз чертыхнулся. «В око-пака их ждет лишь бесконечный холод и голод…» И что все это должно значить? Цитата из священных текстов инков? Предупреждение? Ни фига не понимаю!

Очевидно, чтобы во всем разобраться, мне нужно заставить бешеную инку начать со мной разговаривать. Черт с ней с дружбой – врагами не будем, и то хлеб!

– Альдо! – крикнул я в стену, зная, что мой надсмотрщик бодрствует и все слышит. – Я хотел бы встретиться с отцом Домиником.

За стеной скрипнула кровать, и через несколько секунд на пороге появился видящий.

– Магистру нездоровится, – уведомил он меня. – Если у вас ничего срочного, лучше не беспокоить его сегодня.

Ага, щас! Буду я тут валяться и накручивать себя до полной потери адекватности, пока доминиканцу, видите ли, нездоровится! Не-не-не, я не сплю – никто не спит!

– Это связано с его заданием, Альдо. Ему будет интересно. Давайте навестим больного. Апельсинов ему по дороге нарвем.

Шутки итальянец не понял, но спорить не стал. Отвел меня к саду и с удивлением наблюдал, как я заворачиваю цитрусовые в подол рясы. Лучше бы, конечно, в пакетик, но откуда у них? Дикари-с!

Тень провел меня через монастырскую территорию, остановился у неприметной дверки в стене основного строения и постучал. Молча кивнул на меня, когда дверь открыл пару раз виденный ранее монах. Дождался, когда тот кивнет в ответ – обет молчания у них обоих, что ли? – и сделал приглашающий жест: входи, дескать.

Падре лежал в комнате, чуть большей по размерам, чем моя келья. Чистенько, но бедненько. Зато здесь даже полноценное окно было с занавеской, не то что бойница под потолком в моей камере. Центр помещения занимала большая кровать, на которой, белый на белом, лежал магистр ордена. Выглядел он очень плохо. Так, словно все его годы внезапно подкрались и напрыгнули на старика. Сердечный приступ?

– Что с вами стряслось, падре? – спросил я, приблизившись к ложу.

С искренним беспокойством, между прочим! А ну