Принц приливов - Пэт Конрой

Мы с сестрой поковыляли к машине, наши голоса сливались в единый вопль страха и боли. Потом я узнал, что Саванна решила, будто отец ножом порезал меня. Ничего удивительного: в тот момент мое лицо напоминало чудовищную красную маску, а руки сошли бы за губки с операционного стола.

Уже не помню, как мы забрались в кузов. Тут показались мать с Люком. За ними, бормоча что-то нечленораздельное, следовал отец. Люк запрыгнул в кузов, мать хлопнула дверцей кабины и стала рыться в сумочке, разыскивая ключ.

— Мама, скорее! Он приближается! — торопил Люк.

Отец шел к нам. Кровь так и лилась на мокрую траву, но он упрямо двигался к грузовичку, а мать никак не могла найти в связке ключей нужный.

— Мама, он почти рядом! — заорала Саванна.

Крик сестры совпал с чиханием ожившего мотора. Мы рванули со двора, оставив позади шатающегося окровавленного Генри Винго.

— Дети, мы больше никогда сюда не приедем. Обещаю вам, — клялась мать, пока мы неслись по грунтовой дороге к мосту. — Больше никогда. Что я за мать, если позволю своим детям жить рядом с этим человеком?

Два дня мы гостили в доме Амоса и Толиты, а потом… потом вернулись на остров. Перед этим мать собрала нас и настрого запретила рассказывать кому бы то ни было об этом жутком вечере. Мы вновь услышали слова о том, какой редкой добродетелью является верность семье и что только очень немногие люди обладают этим замечательным качеством.

В вечер нашего прибытия родители были необычайно нежны друг с другом, и почти целых полгода отец не поднимал руку ни на жену, ни на детей.

— Я и сейчас думаю, сумей ты тогда добраться до грузовичка, ты бы убил нас всех, — заключил я.

— Неправда, — надтреснутым голосом возразил отец. — Все неправда, от начала до конца. Как ты можешь говорить такое о своем отце?

— Представь себе, довольно легко.

— Я ничего этого не помню, — отмахнулся он. — Если что-то и происходило, должно быть, я был сильно под градусом. Понимаешь? Сам не ведал, что творил. От этого чертова бурбона у меня всегда голову сносит. Я как сумасшедший делаюсь.

— Представь себе, Саванна тоже все забыла, хотя и не пила. Я у нее спрашивал. А Люк не захотел это обсуждать.

— Сдается мне, у тебя слишком богатое воображение, сын, — заметил отец. — Да. Ты всегда любил сочинять про людей разные истории. Наверняка вы с матерью сели и состряпали эту небылицу для судьи. Признайся.

— И все-таки, отец, откуда у тебя этот шрам?

— Я ловлю креветок. Работа опасная. Может, лебедкой задело. Или трос порвался и по мне чиркнул.

— Это след от кухонного ножа, папа, — спокойным тоном заявил я. — А как быстро мы купили новый телевизор! Как же! Семейка твердолобых южных гордецов скорее предпочла бы голодать, чем сутки прожить без ящика. Во всяком случае, тот расстрелянный мы очень быстро заменили новым. По-моему, когда мы вернулись, в доме уже был другой телевизор. И ни следа крови. Словно ничего не происходило. Жизнь продолжалась, и мы снова сделали вид, что ничего не было.

Отец вздохнул.

— Нам бы и сейчас не мешало сделать вид, что ничего не случилось. Хотя, конечно, мои слова тебя в этом не убедят.

— Но на этот раз тебе пришлось посмотреть правде в глаза. И сейчас не получится просто так все замять. Верно? Наконец-то наша семья достигла такого момента!

— Почему ты меня ненавидишь? — обиделся отец.

— Потому что у меня есть на то причины. В общем-то, легко ненавидеть человека, который избивал тебя в детстве. И когда я вспоминаю об этом, во мне просыпаются не самые лучшие чувства.

— Если я что-то такое и делал, прости меня, Том. — Отец поднял голову. — Честно, я все начисто забыл. Ну что мне сделать, чтобы ты поверил?

— Можешь начать с финансирования в крупном размере. Желательно наличными, лучше двадцатидолларовыми купюрами.

Отец озадаченно на меня посмотрел.

— Успокойся, папа. Это была попытка пошутить. А теперь о серьезном. Чем я могу помочь тебе? Я знаю только одно: ты первостатейный южный придурок и никогда не перестанешь им быть. Таким уж ты родился.

— Может, пообщаешься с матерью? Узнаешь, чего она ждет? Передай ей: если она вернется, я сделаю все, что она захочет. Исполню любое ее желание. Обещаю.

— А если она откажется? — осведомился я.

— И что мне тогда делать? Кем я буду без твоей матери?

— Ты будешь все тем же лучшим ловцом креветок, — ответил я. — И владельцем самого прекрасного в мире острова.

— Зачем мне это, если я потеряю самую прекрасную в мире женщину?

— Возможно, так оно и будет. Но ты долго старался, чтобы это случилось. Кстати, где мать? Схожу к ней прямо сейчас.

— Она все там же. Возится с этой сукой Ньюбери. Не пойму, с чего твоей матери любезничать с той, которая только и ждала случая, чтобы извалять ее в дерьме?

— Просто мать всю жизнь ждала момента, когда Изабель Ньюбери начнет в ней нуждаться.

— Я тоже в ней нуждаюсь, — всхлипнул отец.

— Ты ей когда-нибудь говорил об этом?

— Зачем? Я же на ней женился. Разве этого мало?

— Конечно. Прости, что задал тебе такой дурацкий вопрос.

Отец снова заплакал. Я не пытался его утешать. Возможно, горе хоть в какой-то мере искупит грехи Генри Винго. Рациональная часть меня оставалась холодной и напоминала, что все мы слишком долго ждали его слез и вполне их заслужили.

— А ты знаешь, что Толита оставила деда, когда я был ребенком? — вдруг сменил тему отец.

— Да.

— Передо мной не было модели поведения, как муж должен обращаться с женой. Мне казалось, Толита бросила Амоса из-за его слабости, поскольку он недотягивает до настоящего мужчины. Я делал все, чтобы со мной такого не случилось.

— Моя мать не уходила от моего отца, когда я был совсем маленьким. — Я наклонился к отцу. — У меня был впечатляющий пример, как муж должен обходиться с женой. Мне продемонстрировали, что для настоящего мужчины вполне нормально избивать свою жену и детей. Терроризировать всю семью, когда ему только заблагорассудится, потому что все они слабее его, не могут дать отпор и им некуда деться. Ты учил меня, что значит быть мужчиной. Спасибо тебе за уроки. Из-за них я захотел вырасти таким, как Амос. Я решил быть слабым, кротким и добрым ко всякой живой твари. Если честно, я бы лучше умер, чем стал тем мужчиной, какого ты пытался из меня сделать.

— Полагаешь, ты лучше меня? — спросил отец. — Твоя мать тоже думала, что она лучше. Она называла меня деревенщиной, хотя сама родилась в жуткой глуши, и уж кто настоящая деревенщина — так это ее родители.

— Я не считаю, что лучше. Но я мягче и отзывчивей.

— Зря я не обратился к Люку, — вздохнул отец. — Он бы не наговорил мне гадостей. От тебя я их вдоволь наслушался.