Буря Жнеца. Том 2 - Стивен Эриксон

– И снова стану свободен. Чтобы вернуться домой.

– Домой, – задумчиво произнес Старший Оценщик. – К своему племени, чтобы исправить все ошибки, исцелить все раны времен буйной юности. Ты вернешься туда – с мудростью во взгляде, с покоем в сердце, с лаской в прикосновении. И как-нибудь ночью, когда ты, завернувшись в шкуры, будешь спать в той же хижине, где родился, кто-то проскользнет внутрь и перережет тебе горло. Потому что мир у тебя внутри – не то же самое, что и мир снаружи. Тебя зовут Таралак Вид, и они взяли себе эту силу. Твоего имени, твоего лица. Своим собственным именем, самим собой, всей своей жизнью и заключенной во всем этом силой – которую ты давным-давно так безропотно отдал – ты и будешь убит.

Таралак Вид смотрел на него, и скимитар дрожал в его руках.

– Потому-то ты и называешь себя просто Старший Оценщик?

Кабалиец пожал плечами:

– Безымянные по большей части всего лишь болваны. Доказательством этому служит одно лишь твое здесь присутствие вместе с твоим спутником-яггом. Но даже несмотря на это, некоторые вещи мы понимаем одинаково, и неудивительно, поскольку мы – потомки одной и той же цивилизации. Первой империи Дессимбелакиса.

– В Семи Городах есть такая шутка, – презрительно усмехнулся грал. – Чтобы на островах Кабал закончилась гражданская война, нужно совсем немного – просто чтобы солнце погасло.

– Мы давно уже живем в мире, – откликнулся Старший Оценщик, сложив руки на коленях.

– Тогда почему в последнее время, как я с тобой ни заговорю, мне тебя придушить хочется?

– Наверное, я слишком давно не был дома, – вздохнул монах.

Таралак Вид скорчил рожу и вбросил скимитар обратно в ножны.

Снаружи, из коридора, донесся глухой стук открываемой двери – оба замерли и уставились друг на друга.

Негромкие шаги – мимо.

Таралак выругался и принялся нацеплять на себя оружие. Старший Оценщик встал, одернул рясу, подкрался к двери, чуть-чуть приоткрыл, чтобы выглянуть. И тут же нырнул обратно.

– Он выходит, – прошептал монах.

Таралак кивнул и подошел к нему, а он открыл дверь во второй раз. Оба вышли в коридор и тут же услышали впереди звуки скоротечной схватки, всхрип, и что-то шумно упало на каменный пол.

Они неслышно, но быстро двинулись по коридору – Таралак Вид впереди.

На пороге двери, ведущей во дворик для тренировок, мешком валялось тело стражника. Дальше, со двора, донесся испуганный вскрик, шум ударов, потом – звук открывающейся калитки.

Таралак Вид нырнул наружу, во тьму. Во рту у него пересохло, сердце бешено билось в груди. Старший Оценщик говорил, что Икарий ждать не будет. Что он – бог, а бога, когда он собрался сделать то, что собрался, никто и ничто не остановит. Они увидят, что его нет. Станут обыскивать город? Да нет, они ворота дворца и то отпирать сейчас не решаются.

Икарий? Похититель Жизни, что же ты ищешь?

Вернешься ли, чтобы выйти против императора и его зачарованного меча?

Монах сказал Таралаку, чтобы тот сегодня ночью был готов и не ложился. И вот почему.

Добравшись до калитки, они переступили через тела двух стражников и осторожно выбрались наружу.

Икарий неподвижно стоял в сорока шагах от них, прямо посередине улицы. К нему осторожно приближались четверо с дубинками. Шагах в десяти они остановились, так же осторожно начали отступать. Потом развернулись и кинулись врассыпную, брошенная дубинка загромыхала по брусчатке.

Икарий смотрел в ночное небо.

Где-то на севере пылали три здания, зловещие малиновые отблески ложились на подбрюшья бурлящих над ними дымных клубов. Доносились отдаленные крики. Таралак Вид, прерывисто дыша, обнажил меч. Быть может, от Икария убийцы и разбойники разбегаются, но нет никакой гарантии, что к нему самому и монаху они не отнесутся по-другому.

Икарий опустил взгляд и огляделся вокруг, словно только что осознав, где находится. Чуть помедлил – и зашагал дальше.

Грал и кабалиец молча последовали за ним.

Самар Дэв облизнула пересохшие губы. Он лежал на койке и, очевидно, спал. На рассвете он возьмет свой кремневый меч, нацепит доспехи и в окружении летерийских солдат отправится на императорскую арену. Там, уже в одиночку, шагнет на песок, а несколько сот зрителей на мраморных скамьях станут осыпать его оскорбительными выкриками и насмешками. Пари заключаться не будут, никто не станет лихорадочно объявлять ставки. Поскольку конец у этой игры всегда один и тот же. Да он, похоже, никого уже и не волнует.

Мысленным взором она видела, как он размашисто шагает к центру арены. Будет ли он искать императора взглядом? Изучать Рулада Сэнгара, когда тот появится из противоположных ворот? Ритм его походки, неосознанные движения меча у него в руках – движения, подсказывающие, чему успели научиться эти кости и мускулы, что привыкли делать?

Нет, он останется самим собой. Карсой Орлонгом. Он даже не глянет на императора, пока Рулад не приблизится, пока они не начнут.

Не самоуверенный. Не безразличный. Даже не презрительный. Для этого тоблакайского воина и слова-то так просто не подобрать. Он просто будет замкнут в себе, весь целиком, пока не настанет время… присутствовать.

Вот только хорошего, как понимала Самар Дэв, на этот раз ничего не выйдет. Не поможет ни все мастерство Карсы Орлонга, ни вечно бьющий через край, ниспадающий каскадом поток воли тоблакая; ни орда духов, заключенных в кинжале у нее в руках, ни даже те духи, что тянулись следом за тоблакаем, – души убитых им, пустынные божки, древние демоны песка и камня, – духи, готовые ринуться вперед, чтобы увенчать своего бога-победителя (а не был ли он и вправду богом? Самар Дэв не знала ответа) собственной силой. Однако в конечном итоге все это окажется неважным.

Убей Рулада. Убей его трижды. Дюжину раз. В конце концов он все равно останется стоять один, с окровавленным мечом в руках, и тогда на арену выйдет самый последний – Икарий.

И все начнется сначала.

Карса Орлонг, от которого сохранится лишь имя в списке поверженных. И больше ничего. От столь великого воина. Не это ли ты, Падший, нашептываешь всем как свое священное кредо? Величие, способности, большие надежды – все в конце концов будет сломлено, низвергнется в прах.

Даже твой собственный великий герой, жуткий, искалеченный тисте эдур – твоей волей его ломают раз за разом. Каждый раз ты вышвыриваешь его обратно с все возрастающим могуществом – и все меньше и меньше самим собой. Да, они пришли сюда за всеми нами. Могущество – и его сломленный собственным могуществом обладатель.

Карса Орлонг сел на койке.

– Кто-то только что вышел наружу.

Самар Дэв моргнула.

– Кто?

Он оскалил зубы.