Могила Ленина. Последние дни советской империи - Дэвид Ремник

Горбачев: “Вот что такое сионизм!”

Макаров с Федотовым веселились от души.

Позже, за ужином (жареная курица с рисом) Федотов сказал, что они с Макаровым много часов провели за чтением документов, и их то ошеломляла, то смешила банальность этих заседаний политбюро. Макаров предположил, что скоро в московских театрах на основе стенограмм будут ставить спектакли.

— Иногда читая эти нелепые документы, мы катаемся по полу от смеха, — сказал Федотов. — Но это если мы не приходим от чтения в ужас и уныние. Недавно я читал отчет ЦК 1937 года. Там сказано, что в Воронеже органы НКВД, согласно “областному плану”, репрессировали “по первой категории” девять тысяч человек. Это значит, что их расстреляли. Разумеется, ни за что. 29 тысяч репрессировали “по второй категории”, то есть отправили в лагеря. Но местный первый секретарь пишет, что в области остаются еще “недорепрессированные” троцкисты и кулаки. Он говорит: план выполнен, но этого недостаточно! И просит увеличить спущенную квоту на восемь тысяч. Сталин отвечает: нет, на девять! … Чудовищно! Будто в покер играют!

— Это правда, — кивнул Макаров. — А недавно мы читали инструкции маршала Тухачевского своим людям. Там говорится: если вы на улице остановите человека и он не сможет сразу предъявить документ, удостоверяющий личность, — стрелять! А это 1921 год, еще не сталинское время. Эти документы запомнятся не своей сенсационностью. А рутиной, банальностью, тем, как эти будничные директивы определяли жизнь страны.

После ужина я вновь сел за стол. Я пролистывал некогда секретные документы, в которых запечатлелась эта банальность. Вот отчет КГБ 1970 года о литературной группе СМОГ[155]. Вот список западных журналистов и диссидентов, участвовавших в митинге на Пушкинской площади 5 декабря 1975 года. Вот копии личных писем Солженицына, перехваченных КГБ. Вот досье, посвященное краснодарской школе № 3, где восьмиклассники основали “Клуб борьбы за демократию”. Вот протокол заседания политбюро 1986 года: Чебриков заявляет, что, хотя политзаключенных выпускают на свободу, за ними будут профилактически следить. Вот брежневский идеолог Михаил Суслов оценивает первое подпольное издание статей Сахарова (“от этого чтения тошнит”).

Протокол заседания политбюро от 12 июля 1984 года представлял собой и впрямь тошнотворное чтение: партийные вожди встают на защиту Сталина от ревизионизма Хрущева. Сначала члены политбюро заслушивают сообщение о том, как сталинский министр иностранных дел Вячеслав Молотов “воспринял с большой радостью” их решение восстановить его в партии. Молотова исключили во время хрущевской оттепели.

Затем слово берет министр обороны — маршал Дмитрий Устинов. “Скажу прямо, что если бы не Хрущев, то решение об исключении этих людей из партии [Молотова, Кагановича и Маленкова] принято не было бы. Вообще не было бы тех вопиющих безобразий, которые допустил Хрущев по отношению к Сталину. Ни один враг не принес столько бед, сколько принес нам Хрущев своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также и в отношении Сталина”.

Как по нотам разыгрывает свою роль Горбачев, нуждающийся в скором будущем, когда Черненко наконец умрет, в поддержке консерваторов для получения поста генсека: он одобряет восстановление в партии сподвижников Молотова — Лазаря Кагановича и Георгия Маленкова. (“Да, люди эти уже пожилые, могут и умереть”, — замечает бывший первый секретарь ленинградского обкома Григорий Романов.) Но Горбачев благоразумен и осмотрителен. Поэтому по части реабилитации Молотова он думает, что “можно было бы обойтись без публикации в Информационном бюллетене ЦК КПСС”. Устинов, в восторге от повеявшего неосталинистского ветерка, предлагает:

— В связи с 40-летием Победы над фашизмом я бы предложил обсудить и еще один вопрос: не переименовать ли снова Волгоград в Сталинград?

— В этом предложении, — откликается Горбачев, — есть и положительные, и отрицательные моменты.

Даже придя к власти после смерти Черненко, Горбачев кидал кости своим консервативным коллегам. 20 марта 1986 года на заседании политбюро он предлагает вернуть ледоколу “Л. Брежнев” название “Арктика”, а вот новый ледокол назвать “Л. Брежнев”.

“Это надо сделать в один день без телевидения”, — добавляет Рыжков.

Наконец, я добрался до документа, который многие годы мечтали увидеть советологи: стенограммы заседания политбюро от 11 марта 1985 года, на котором Горбачева провозгласили генеральным секретарем. Много лет ходили слухи, что у Горбачева была серьезная конкуренция, что первый секретарь московского горкома, реакционер Виктор Гришин также претендовал на пост и, если бы не отсутствие на заседании одного или двух консервативных членов политбюро, мог бы победить. Бывшие члены политбюро Гейдар Алиев, Егор Лигачев, Александр Яковлев и сам Гришин, с которым я поговорил по телефону незадолго до его смерти, сказали мне, что это неправда: голосование было единодушным. Но советологам этого все равно было мало.

Итак, Горбачев открывает судьбоносное заседание сообщением о смерти Черненко. Затем министр здравоохранения Евгений Чазов подробно информирует о болезнях Черненко и о последних часах его жизни. Затем Андрей Громыко, занимавший важные посты при каждом генсеке начиная со Сталина, неожиданно для консерваторов встает и выдвигает Горбачева. Сперва он произносит ритуальные фразы об “историческом оптимизме”, который не должен покидать партийцев после смерти Черненко, и о “вере в правоту нашей теории и практики”.

“Когда заглядываем в будущее, а я не скрою, что многим из нас уже трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу, — произносит Громыко. — А она состоит в том, что мы не имеем права допустить никакого нарушения нашего единства. Мы не имеем права дать миру заметить хоть какую-то щель в наших отношениях. А всякого рода спекуляций по этому поводу за рубежом предостаточно”.

Со своей стороны, Виктор Гришин заявляет: “Мы вчера вечером, когда узнали о смерти Константина Устиновича, в какой-то мере предрешили этот вопрос [о новом генсеке], договорившись утвердить Михаила Сергеевича председателем комиссии по похоронам”. Конечно, Гришин, работавший с партийным идеологом Ричардом Косолаповым над собственной программой, не был рад, что из-за закулисных маневров он остался не у дел, а Горбачев возглавил комитет по похоронам Черненко и теперь стал генеральным секретарем. Но он не бросал вызов Горбачеву, а славословил его наравне с другими. Во время болезни Черненко Горбачев проявил себя более искусным политиком, и теперь Гришину следовало забыть о своих амбициях.

Наконец слово берет Горбачев. Его исполнительское искусство, заметное даже на бумаге, вполне удовлетворяет требованиям Макиавелли к будущему государю. “Нашей экономике нужен больший динамизм. Этот динамизм нужен нашей демократии, развитию нашей внешней политики. Я воспринимаю все ваши слова с чувством огромного волнения и переживания. С этим чувством слушаю я вас, дорогие друзья.