Стрижи - Фернандо Арамбуру

и считаю виновным, покорно мирясь с собственной биографией, как и с данными мне природой чертами лица. Я рад, что в последний период жизни не изменял целому ряду моральных принципов, хотя видел вокруг мало по-настоящему ценного, и мне казалось, будто я шагаю по краю пропасти безразличия.

Есть люди, похожие на горные цепи, и резкие перепады в их судьбах напоминают чередование вершин с провалами. Сам я был скорее человеком-равниной, на которой выступали всего лишь два маленьких черных утеса – это Амалия и мой брат. Только эти двое дают мне поводы для раскаяния, достойные упоминания. Я глубоко сожалею, что столько лет прожил с Амалией. Мне горько, что не удалось установить дружеские отношения с Раулем. Остальная моя жизнь не вызывает у меня ни малейшего восторга, скорее наоборот, но и какими-то неизлечимыми ранами она, насколько я могу судить, меня не отметила. Пожалуй, мне следовало выбрать другую профессию. Пожалуй, разумнее было бы покинуть этот мир до вступления в зрелый возраст. Иногда, выходя из дому, я останавливаюсь перед портретом отца и говорю:

– Никогда не прощу тебе, что ты выловил меня тогда из Сены.

А он вроде бы отказывается на миг от своей вечной улыбки и наставительным тоном изрекает, что жизнь – это борьба и труд, а также что все начатое надо завершить. В конце концов окажется, что я жил только по обязанности.

12.

Я не думал, что Агеда появится сегодня на площади. И, держа в руках пакет с продуктами, вышел посмотреть – просто на всякий случай. Кажется, эта женщина не так неуязвима для обид, как хотела нам внушить. Несколько минут я развлекался пустым делом – пытался сосчитать стрижей. Их было больше, чем обычно. Они улетали, прилетали, пересекались в полете на полной скорости, и свести их к определенному числу не было никакой возможности. Я подумал, что мне хотелось бы перевоплотиться в одного из стрижей и с начала августа порхать над нашим районом. Поняв, что Агеда не придет, я вернулся домой.

Час спустя, приняв душ, но еще до конца не одевшись, я раздумывал, пойти мне в бар Альфонсо или предаться безмятежному покою – в кресле с книгой и рюмкой коньяку, слушая близкое дыхание Пепы, которое действует на меня не хуже транквилизаторов. Но тут раздался звонок домофона и женский голос произнес:

– Угадай, кто пришел к тебе в гости!

Слава богу, что я еще раньше убрал Тину в шкаф. Если бы начал прятать ее теперь, не успел бы одеться. Я открыл дверь – и навстречу мне поплыла бутылка вина. Ее держала рука с заметными шрамами на кисти.

– Знаешь, я вдруг решила: зайду-ка посмотрю, что делает Тони, а заодно и отнесу ему подарок.

– А где же другой Тони?

– Ему сейчас не до длинных прогулок.

Я предложил ей садиться, кивнув на диван. Но прежде, стоя в прихожей, она спросила:

– Это твой отец?

К счастью, в минувшее воскресенье я провел уборку. И сейчас особого беспорядка не заметил; ну, есть, конечно, немного, но не такой, чтобы пришлось стыдиться. Агеду, понятное дело, удивило состояние моей библиотеки – пустые и полупустые полки, а также немалое число кое-как лежавших книг. Я объяснил, что в последнее время многое раздарил, отсюда и пустоты. Ей страшно нравится, когда люди не цепляются за свою собственность. Я это слышал от нее не раз. И теперь предложил взять любые книги, какие ей понравятся, какие угодно и сколько угодно. Единственное исключение – роман Сарамаго, ею же самой мне и подаренный, – теперь он стоял на виду. Если честно, я просто захотел показать Агеде, что от подарка не избавился. А может, она подумала, что я хочу сохранить его из уважения (литературного, сентиментального?), которое к нему испытываю? По совести сказать, и этот роман Сарамаго запросто мог бы сейчас находиться в руках какого-нибудь бродяги.

Агеда с любопытством рассматривала книги. Могу ли я подарить ей ту или эту?

– Бери любую. Дать тебе пакет?

Поблагодарив меня, она ответила, что не хотела бы злоупотреблять моей добротой. Пока она стояла ко мне спиной, я успел внимательно изучить этикетку на бутылке с вином.

Я решил ее чем-нибудь угостить. Нет. Она ничего не хочет. Ну, если только стакан воды. С газом или без? Все равно. Можно из-под крана. Мы с ней разговаривали о самых разных вещах, в том числе и личных, но старались не соскользнуть в болото излишней откровенности. Одета она была чересчур тепло для нынешней погоды. Я сидел напротив, раздираемый противоречивыми чувствами: удивление сменялось подозрительностью. Агеда сообщила, что в последние дни мучилась мигренью. Я не стал уточнять, не по этой ли причине она не появлялась в баре. Зато между делом машинально подсчитал: из каждых двадцати слов семнадцать произносила она, и только три – я. Примерно так.

Наконец Агеда сказала, что хочет объяснить цель своего визита. Она пришла, чтобы попросить меня об одной вещи, хотя сама же поспешила назвать свою просьбу бесцеремонной. Но я должен понять ее правильно, чтобы не возникло никаких недоразумений. Она совершенно готова услышать отказ. Тут шестое чувство стало нашептывать мне: будь начеку. Потом сигналы тревоги перешли в мощный набат – когда она стала заверять меня, что речь ни в коем случае не идет ни о сексе, ни о любви, хотя выглядеть это может именно так. «Будь осторожен с коварной женщиной», – велел я себе. Словно желая затушевать смысл пока еще неведомого мне плана, Агеда добавила – слишком многословно, слишком поспешно, – что имеется в виду обычный каприз, или игра, или детская шалость. Ее слова я воспринял как маленькие молнии, засверкавшие у меня над головой. И словно подкрепляя мои дурные предчувствия, она смущенно бросила:

– Ладно, забудь.

Что? Что я должен забыть? Я ничего не понимал. Как всегда, я ничего не понимал. Даже угадать что-то по выражению ее лица мне не удавалось, потому что Агеда словно впала в мистический транс или пыталась скрыть зубную боль. Я спросил, что могу сделать для нее, «если, конечно, она не пошлет меня на преступление…». Наконец гостья собралась с духом и призналась. Прошло двадцать семь лет с того дня, как ее губ в последний раз коснулись губы мужчины. И теперь она умирает от желания еще раз испытать это ощущение. Но никакого символического смысла поцелуй иметь не будет. Ей нужно исключительно тактильное впечатление. И я не должен как-то превратно это истолковывать. Ничего делать мне не придется: я буду вести себя как манекен,