Дитрих Бонхеффер. Праведник мира против Третьего Рейха. Пастор, мученик, пророк, заговорщик - Эрик Метаксас

Представление о Вселенской Церкви многое изменит для Бонхёффера и определит дальнейшую его жизнь, ибо если Церковь есть нечто реально существующее, то она присутствует не только в Германии или в Риме, но и за пределами их границ. Образ Церкви, превосходящей объединение немецких лютеран, стал для него откровением и вместе с тем побуждением к дальнейшим мыслям: что есть Церковь? Этот вопрос Дитрих попытается разрешить в докторской диссертации Sanctorum Communio и во второй диссертации «Действие и бытие».

Но Бонхёффер никогда не был академическим человеком, для него идеи и верования оставались ничтожны, если в них не прослеживалась связь с реальным миром вне частного разума. Размышления о природе Церкви вовлекут его в европейское экуменическое движение, побудят соединить усилия с христианами других стран, а потому он сразу же разглядит ложь, лежащую в основе так называемой «теологии законов творения», которая пыталась объединить Церковь и германский «фольк». Церковь, в основе которой кровь и почва – идея, настойчиво продвигаемая нацистами и, увы, принятая многими немцами, – не может сосуществовать со Вселенской Церковью. Вот почему не будет натяжкой утверждать, что в то Пальмовое воскресенье в Риме закладывалась дальнейшая судьба Дитриха Бонхёффера. У идей бывают серьезные последствия, и эта идея, в ту пору лишь зарождавшаяся, вырастет в сопротивление национал-социализму и принесет плод, когда Бонхёффер войдет в заговор, целью которого станет убийство человека.

* * *

Открытость, с какой Бонхёффер принял идею Вселенской Церкви и Римскую католическую церковь, – едва ли была характерна для большинства лютеран, но у Бонхёффера этому поспособствовало множество факторов, и прежде всего семья. Его учили остерегаться узости в суждениях и ни в коем случае не полагаться на «чувства», а непременно обращаться к разуму. Его отец, как истинный ученый, считал заблуждением любые поступки и мнения, проистекающие из «племенных пристрастий», и приучил к такой же позиции своих детей. В глазах Дитриха любой богослов, отдающий предпочтение лютеранству или протестантизму в целом или даже христианству, был не прав: нужно рассматривать все возможности и не делать заведомых выводов, пока не пройдешь весь путь. Всю жизнь Бонхёффер сохранял такой критический, «научный» подход к вере и богословию.

Однако другим фактором, помогшим ему открыться навстречу католичеству, стал сам Рим, где лучшие образцы столь любимого им классического язычества гармонично сосуществовали с христианским миром. В Риме все казалось частью единого целого. Как мог он отгородиться от Церкви, которая сумела воспринять блеск классического наследия и сделала так много, чтобы сохранить и даже искупить лучшее в язычестве? Лютеранская, протестантская традиция не так тесно связана с великим наследием Античности и потому оказалась податливее ересям гностического дуализма, отрицания плоти и красоты этого мира. Зато в Риме два мира, земной и духовный, смешивались на каждом шагу. В Ватикане располагалась наиболее любимая Бонхёффером статуя, «Лаокоон», и годы спустя он писал Эберхарду Бетге, что лицо языческого жреца, созданного греческим ваятелем, вероятно, послужило образцом для позднейших изображений Христа. Рим умел каким-то образом соединить все вместе. В дневнике Бонхёффер писал:

...

Третьим фактором, поспособствовавшим такой открытости по отношению к католичеству, стала учеба в Тюбингене под руководством Адольфа Шлаттера, который сильно повлиял на молодого человека. Шлаттер зачастую обращался к тем богословским текстам, которые протестанты обычно оставляли на долю католических богословов. Бонхёффер ощутил глубокое желание экуменически «вернуть» эти «католические» тексты в более широкий общехристианский дискурс.

В то Пальмовое воскресенье Бонхёффер побывал и на вечерне. К шести часам он явился в церковь Тринита дей Монти, и это было «почти неописуемо». Он пытался рассказать о том, как «сорок юных девушек, собирающихся стать монахинями, вошли торжественной процессией, в монашеских облачениях с голубыми и зелеными опоясками… С невероятной простотой, изяществом и глубокой серьезностью они пели вечерние молитвы, а священник служил у алтаря… Это уже не просто ритуал, это поклонение Богу в самом истинном смысле слова. Несравненное ощущение глубокой и невинной веры» 87.

В Святую неделю он размышлял о Реформации и старался понять, не была ли допущена ошибка, когда то, что начиналось как «секта», превратилось в официальную Церковь. Через несколько лет этот вопрос сделается для Бонхёффера центральным. Когда нацисты подчинят себе Лютеранскую церковь Германии, он возглавит движение, которое отколется от Лютеранской церкви и назовется Исповеднической церковью. И опять же – то, что начиналось именно как движение (Исповедническое движение), сделается официальной Церковью, и Бонхёффер сыграет существенную роль в выборе именно такого направления. В Риме уже закладывались интеллектуальные основы его реакции на Третий рейх – десять лет спустя.

Но пока что он скорее благоволит движению, которое не оформляется в организованную церковь. В дневнике Дитрих записывает:

...

Бонхёффер как всегда жадно изучает новое место, в ту пасхальную неделю в Риме он со среды по субботу посещает утренние и дневные мессы в соборе Св. Петра или в базилике Святого Иоанна на Латеранском холме. На каждой мессе он прибегает к служебнику, внимательно вчитываясь в него. Он писал родителям:

...

Побывал Бонхёффер и на армяно-католической службе, однако ее счел «окостеневшей, чуждой новой жизни». Он опасался, что в том же направлении движется и католичество, однако отмечал, что остается «еще много религиозных учреждений, в которых по-прежнему присутствует живая вера. Исповедь – один из примеров того»90. Многое из увиденного приводило молодого человека в восторг, однако в католичество он не обратился. Встреченный в Риме знакомец попытался склонить Дитриха к своей вере, но тот остался равнодушен: «Он хотел бы обратить меня и был искренне убежден в действенности своего метода… После этих споров мои симпатии к католичеству убавились. Католическая догма омрачает все идеалы католичества, сама того не замечая. Существует огромная разница между исповедью и догматическим учением об исповеди, и, к сожалению, также между Церковью как таковой и «Церковью» догматиков». Обдумывалась возможность союза Церквей: «Объединение католичества и протестантизма, наверное, невозможно, хотя это пошло бы на пользу обеим сторонам»91. Несколько лет спустя он постарается соединить лучшее от обоих вероисповеданий в возглавляемых им христианских общинах Цингста и Финкенвальде, и выслушает за это суровую критику многих немецких лютеран.