Закон войны - Дмитрий Силлов

Он кивнул типу в капюшоне, а сам направился к убитому красноармейцу, который по неясным причинам был все еще жив. Тот же, кого немец назвал Первым, покрутил колесико на черной электрической палке, после чего приложил ее к моей руке и нажал на кнопку, вмонтированную в рукоять.

Шибануло знатно. Меня аж над столом приподняло, и только благодаря ремням я с него не свалился. Блин, а ведь пока эсэсовец возится с живым трупом, этот желтоглазый урод меня реально поджарит! Вон опять колесико крутит на палке, небось, решил на максимум заряд поставить…

Я с тоской посмотрел на свою «татуировку», обвившуюся вокруг руки. По ходу, пиявка Газира то ли сдохла на фиг, то ли впала в настолько глубокую спячку, что разряд тока ей по барабану. А жаль. Вот уж никак не видел я свою смерть на липком от чужой крови операционном столе, где меня неторопливо превращает в шашлык какой-то монстр с глазами цвета мочи больного желтухой.

И тут ко мне пришла дополнительная боль.

В ладони. Словно в нее раскаленным прутом ткнули.

Я скосил глаза – и увидел сантиметров десять заточенной голубоватой стали, торчащей из руки.

Ну да, конечно!

«Бритва»!

Крепко меня этот желтоглазый урод в лоб приложил, что я даже о своем ноже забыл, который наловчился прятаться в мою руку, словно в ножны, – и вылезать оттуда с такими болевыми ощущениями, что хоть на стенку лезь!

Но любую боль можно перетерпеть – а ту, что нельзя, пережить в отключке, куда организм погружается, когда страдания становятся совсем уж нестерпимыми. Однако процесс выползания «Бритвы» был хоть и болезненным, но я на своем веку и похуже боль переносил. Поэтому я повернул руку ладонью к телу, чтоб враги не заметили торчащего из нее клинка, прижал лезвие к краю ремня – и стал ждать.

Толстую кожу я, конечно, надрезал, но от силы процентов на десять – больно уж широким был ремень, которым меня примотали к столу. Да и лишнее движение могло привлечь внимание желтоглазого. Потому я не форсировал события, а лишь ждал.

И дождался.

На этот раз урод ткнул меня черной палкой в ногу – и я дернулся. Со всей силы, при этом прижимая руку к ремню и очень стараясь, чтоб от адской боли мое сознание не провалилось в бездну беспамятства.

Тут, конечно, усилие воли понадобилось колоссальное. Я даже вонь почувствовал от горящего мяса – по ходу, этот гад такой мощи разряд поставил, что мне ногу подпалил. Причем ощущения жжения от горения моей плоти не было – оно растворилось в океане боли от страшного электрического удара…

Я понял, что теряю сознание, но усилием воли не позволил ему провалиться в эту бездну. Дернулся еще раз – и почувствовал, что одна моя рука свободна.

Этого было достаточно!

Резко повернувшись, я свободной рукой с торчащим из нее клинком рубанул по черной палке – и она развалилась надвое, шарахнув током того, кто ее держал.

Тот, кого эсэсовец называл Первым, затрясся, когда молния из мощного шокера, вырвавшись наружу, долбанула его по руке. Аж желтые глаза в недрах капюшона под лоб закатились. И, пока он трясся, я несколькими ударами ножа освободил себя от пут, соскочил со стола и полоснул Первого по горлу…

Вернее, по тому месту, где оно находилось долю секунды назад.

Тварь с желтыми глазами, продолжая трястись, немыслимым образом отпрыгнула назад со скоростью, невообразимой для человека. Только что здесь был – и уже стоит на три шага дальше от тебя, тряся рукой и пытаясь освободиться от беснующихся остатков шокера, который словно прилип к его телу.

Я рванулся вперед, но тварь уже успела отбросить от себя трескучий источник молний и легко ушла от моего второго удара. Невообразимо! Если эсэсовец наштампует хотя бы батальон таких уродов, даже не знаю, сумеет ли Советский Союз победить в этой войне. Ведь им ничего не стоит прорвать линию фронта и просто вы́резать тылы, без которых не способна воевать ни одна армия мира.

А значит, все решать нужно здесь и сейчас!

Гоняться за прыгучей тварью было бессмысленно, поэтому я бросился к офицеру, который, осознав происходящее, уже выдернул пистолет из кобуры – и выстрелил, когда я был в двух шагах от него.

Пуля рванула плечо, и мой бросок окончился ничем. Стрелял фриц отлично, и я уверен, что вторая пуля прилетела бы мне в лоб. А если нет, то, судя по нереально частому топоту подошв за моей спиной, Первый свернет мне башку раньше, чем в нее прилетит раскаленный кусочек свинца…

Но тут случилось то, чего не ожидал никто в этой комнате, включая меня.

Мертвый красноармеец, до этого не подававший признаков жизни, тяжело поднял голову, хмуро посмотрел на немца невидящими глазами, дернулся всем телом, разорвал ремни, стягивающие его руки – и ударил. Кулаком. Наотмашь, в бледное ухо под фуражкой.

Удар был слабым, но неожиданным.

Немец покачнулся, и вторая пуля лишь обожгла мой висок. Зато приближающийся частый топот позади меня мгновенно прекратился, сменившись пока еще далеким буханьем многих сапог по коридору – это на звук выстрела бежали автоматчики.

А офицер продемонстрировал недюжинную ловкость. Отпрыгнул назад и вбок, так, чтобы между мной и ним находился хирургический стол, и выстрелил снова – на этот раз мимо, потому что я осознал – не получится у меня его достать ножом, как ни старайся. «Бритва» внутри моей руки была холодной, ни капли энергии в ней не осталось – небось всю ее высосало мое перемещение во времени. Потому ни на какое дистанционное поражение противника рассчитывать не приходилось.

Оставалось лишь одно – качнув «маятник», ринуться к окну, почувствовать, как еще одна пуля рванула воротник, и, сгруппировавшись, броситься в закрытое окно. Но перед тем, как мое тело, словно живое ядро, вышибло раму вместе со стеклом, я успел увидеть валяющееся на полу тело Первого с дырой от пули между глаз. Причем показалось мне, что в этой уродливой башке, покрытой мерзкими с виду наростами, дыра между широко расставленных гляделок очень сильно напоминала не просто отверстие от пули, а глазницу, в которую прилетел раскаленный кусочек свинца, вбив в череп еще одно, третье желтое глазное яблоко.

* * *

Этажи в СССР строили высокие, потому со второго я сиганул как с привычного третьего постсоветской эпохи, рискуя переломать себе ноги.

К счастью, под окном была клумба с мягкой землей. Я упал, перекатился, гася энергию удара и спасая от травм колени с позвоночником, поднялся и побежал в темноту, надеясь не напороться на патрули. Судя по топоту сапог по асфальту, они бежали к зданию на звук выстрелов, выяснить, что случилось, – гестаповец, высунувшись из окна, несколько раз выстрелил в ночь, надеясь попасть в меня, но быстро прекратил это занятие, опасаясь попасть в своих.

Где-то в стороне завыла сирена, на крышах домов вспыхнули прожекторы. Но поскольку никто еще толком не понял, что случилось, мне удалось практически без помех выбраться из города, окутанного густой темнотой ночи.