Закон войны - Дмитрий Силлов

И тут я увидел грузовик.

Не весь, лишь половину. Вторую половину машины загораживал угол дома, стоящего на улице, параллельной той, где я отправил в ад излишне бдительных патрульных.

И, конечно, возле грузовика маячил охранник с автоматом в руках. Признаться, я впервые увидел у фашиста знаменитый MP 40 – похоже, не так уж повально были распространены у немцев эти автоматы, как нам это в кино показывали.

Но, с другой стороны, если фрицу дали в лапы столь дефицитное оружие, значит, и охраняет он что-то стоящее.

Таскаться с нелегкой винтовкой мне было как-то не с руки – тем более что, если дело дойдет до стрельбы, вряд ли она чем-то мне поможет против толпы отлично вооруженных врагов. У меня оставался трофейный «вальтер» и длинный штык-нож, который я отсоединил от винтовки и сунул в ножны. Конечно, в таком виде любой патруль меня остановит и поинтересуется, куда я дел свое оружие. Но сейчас мобильность была дороже – тем более что город неторопливо окутывали сумерки. Еще полчаса, и совсем темно будет.

Что мне, несомненно, на руку.

Хорошо, что в городе любили зеленые насаждения, – кустов и деревьев, за которыми можно спрятаться, было предостаточно. Поэтому я прокрался чуть дальше влево и как следует рассмотрел стоянку грузовиков.

Ага. Для своей временной резиденции «Аненербе» выбрало двухэтажное здание городской больницы, построенное основательно и практически не поврежденное бомбежкой. Так, кое-где стекла вылетели, да осколки местами поцарапали кирпичные стены и половину вывески срубили – так, что над дверями здания висела скособочившая надпись «Боль…», набитая трафаретом на деревянном щите. Да уж, символично – тем более, что из окон второго этажа слышались ужасные крики. Вполне может быть, что там в операционной какому-нибудь раненому конечность на живую отпиливают, на войне это обычное дело…

Хотя – вряд ли. Если немцы своего оперируют, наркоз для него точно найдется, тем более – в начале войны, когда немецкие войска полностью укомплектованы всем необходимым.

Значит, надо попасть туда и посмотреть, что происходит. Вот только как? Скрытно в разбитое окно залезть? Так по закону подлости кто-нибудь точно меня увидит, слишком до фига фрицев в городе. И чего делать?

Между тем сумерки сгущались, и я решил действовать напролом. Обогнул дом, за которым прятался, с другой стороны, чтобы не попасть в поле зрения часовых, что стояли возле грузовиков, перешел улицу и направился по дороге прямо к главному входу.

Немецкая форма ввела охранника в заблуждение. Однако когда я направился к подъезду, он решительно преградил мне дорогу и потребовал:

– Ausweis?

Естественно, пропуска у меня не было. Зато у меня был длинный штык, который я, приветливо улыбнувшись, всадил фрицу в сердце на всю длину и с трудом провернул в ране, разрывая ткани. После чего отпустил рукоять, сделал шаг вбок, одной рукой зажал рот охраннику, второй схватил его за шиворот и быстро оттащил в тень здания, с каждой минутой становящуюся все более глубокой.

Прекрасно. Предсмертный хрип смертельно раненного лишь пощекотал мою ладонь, не вырвавшись наружу, падения тела не было, соответственно, звяканья автомата по асфальту тоже. Короче, все прошло тихо, спасибо колоссальному боевому опыту, который подарила мне Чернобыльская Зона.

С трупа я на всякий случай снял каску и автомат, вытащил из раны штык-нож, сунул его в ножны и направился в подъезд, на дверях которого красовалась свеженабитая белой краской через трафарет надпись «Ahnenerbe».

* * *

На первом этаже было тихо. Ресепшен в довоенном стиле с надписью «Регистратура» на треснувшем стекле, пустая гардеробная, чье-то мертвое тело в окровавленном белом халате, лежавшее лицом вниз под плакатом «Только прививка спасет тебя от холеры!».

Зато со второго этажа продолжали нестись крики – уже более слабые, скорее какие-то хрипы, словно кричащего душили. Ну, я, недолго думая, направился туда, на ходу проверив автомат. Ничего сложного, приходилось стрелять из такого. Крутая машинка, кстати. Отдача практически не чувствуется, будто из брандспойта поливаешь. И в руках лежит как влитая. Надо отдать должное немцам, автомат для своего времени они сделали очень неплохой. Правда, на результат войны это не повлияло.

Освещение на лестнице и в коридоре было тусклым, лампочки еле горели, причем еще и постоянно мигали, потому на товарища по оружию, деловой походкой идущего к дверям с надписью «Операционная», четыре автоматчика, стоящие в коридоре, внимания не обратили. Срисовали, что в каске и с автоматом, – значит, свой. Может, доложить чего надо, мало ли – тем более что без аусвайса на этом этаже даже своим делать нечего. Получается, по делу идет солдат, наделенный полномочиями тут шляться, и нефиг его тормозить.

Я вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь, стараясь не особо сильно греметь сапожищами по кафельному полу, миновал предбанник, заставленный стерильными биксами и шкафами с хирургическими инструментами, аккуратно заглянул в операционную…

И слегка офигел от увиденного.

На операционном столе лежал расчлененный труп. Голова отдельно, сантиметрах в десяти от тела, кровоточащие конечности вообще на втором столе-каталке сложены штабелем. Но при этом голова хрипела, и явно пыталась что-то сказать, а тело, оставшееся без рук и ног, сокращалось, словно пытаясь сползти со стола, и умирать явно не собиралось.

К голове и телу живого мертвеца были подсоединены провода, идущие к одному из двух аппаратов, каждый величиной с холодильник. В «холодильники» были встроены многочисленные приборы со стрелками, дрожащими за стеклами, кнопками, тумблерами и цветными лампочками. Некоторые из них горели зеленым цветом, но большинство – красным.

Видимо, это не нравилось офицеру, стоящему возле расчлененного человека с секундомером в руках. Судя по тому, что возле операционного стола валялся окровавленный белый халат, хирургические перчатки и пила, ампутировал несчастному конечности с головой именно этот упырь в серой униформе. И сейчас, как я понимаю, он вычислял, сколько проживет подсоединенный к тем аппаратам подопытный, у которого последовательно отрезали руки, ноги, а потом и голову.

Но я, онемевший от увиденного, сейчас смотрел не на операционный стол, а на того, кто находился возле второго «холодильника».

Это был явно советский боец, на котором мешком болтались окровавленные лохмотья, оставшиеся от обмундирования. Немцы даже не потрудились сорвать их с несчастного, прямо сквозь остатки одежды вонзив в его тело длинные иглы, к которым были подсоединены провода, ведущие к «холодильнику». Руки парня были связаны за спиной, а сам он примотан веревками к больничному креслу-каталке. Его бил озноб. Лицо красноармейца исказила жуткая гримаса боли, широко раскрытые глаза не мигая смотрели вперед, по лбу катились крупные капли пота…

И что самое ужасное – он был жив! Хотя живым быть никак не мог, потому что его грудь от левой подмышки до правого плеча пересекали жуткие дыры, какие оставляет пулеметная очередь. Пять черных отверстий, разворотивших плоть, и одно из них – на уровне сердца.