Месть в конверте - Фридрих Незнанский

Это было уже практически нескрываемым указанием на необходимость «воспитательного» стукачества. Впрямую вроде бы ничего и не говорилось, но и излишними эзоповскими замысловатостями гэбэшный сленг, которым пользовался майор, не отличался.

Георгий выходил из гостиницы с ощущением какой-то гнусности в душе. И тут еще на самом выходе столкнулся с Сашкой Теньковым.

— Ну, старик, ты что, уже обитаешь в люксе «Интуриста»?

Возможность подобной встречи никогда не исключалась. Да и наивно было бы предполагать, что рано или поздно никто не «застукает» походов Георгия в гостиницу. Самый центр города, рядом — главный почтамт, сзади — легендарный универмаг, где в 1943-м был пленен фельдмаршал Паулюс, направо уходит всегда многолюдная улица Мира… Честно говоря, более дурацкого места для «конспиративных» встреч нельзя было и придумать, если только сама «конспиративность», во имя каких-то высших целей, изначально не была задумана как нечто прозрачное, эфемерное и игрушечное.

— Да ну тебя, Саня, какой «Интурист»! Зашел за свежими газетами.

— И что же, «Комсомольскую правду» сегодня не завезли?

— Да оставь, какая «Комсомолка»! Ее в любом киоске можно купить. А у меня она и вообще идет по подписке. А вот свежий «Дейли Уоркер» действительно, говорят, будет только завтра. Я ведь, знаешь, пытаюсь как-то подтянуть свой английский…

— Это здорово, старик! Английский, да еще через «Дейли Уоркер»… Класс! Ну завтра так завтра, уж потерпи как-нибудь. Пока!

И Георгий прекрасно понял, что въедливый и язвительный Теньков ни минуты не сомневается в том, с представителем какой именно «печатной продукции» встречается в «Интуристе» комсомольский активист Жаворонков. А из этого следовало, что едва наметившийся круг общения с живыми и веселыми ребятами — институтскими физиками, Сашкиными приятелями, — напрочь для него закрылся.

С одной стороны, откровенное отторжение себя сообществом безусловно наиболее интересных и думающих сокурсников удручало, с другой — в этом отстранении был и несомненный положительный момент: встречи с майором оставались в рамках абстрактных общих рассуждений о настроениях студенчества, без конкретных фактов и тем более без конкретных фамилий. И Завалишин, прекрасно понимая, что Георгий — его креатура в студенческой среде — достаточно «засвечен» своими контактами с органами, даже не пытался добиться от него какой-то более целенаправленной информации, связанной с отдельными, персонально интересующими ГБ личностями.

А между тем политическая ситуация в тот год продолжала обостряться. Вроде как бы решенная, а по сути лишь загнанная вглубь, чехословацкая проблема продолжала кровоточить. (Чехи показали себя по-настоящему мудрыми и сдержанными политиками: индустриально развитая страна с мощной промышленностью, с прекрасно оснащенной и подготовленной армией, безусловно, могла бы оказать достойное сопротивление авантюрной интервенции; а чем мог быть чреват вооруженный конфликт в центре Европы — даже и в дурном сне трудно себе представить.) Ограничилось же все: «Вы нас — пушками, мы вас — клюшками!» Афоризм образный, броский, но вся его театральная хлесткость не скрывала глубокого разочарования, пессимизма и откровенной боли.

«У советской внешней политики в этом сезоне две проблемы: Даманский и Недоманский» — несгибаемый и неистребимый народный юмор разлетался по стране, минуя все цензурные ухищрения. Но если синяки, шишки и кровоподтеки, нанесенные игрокам нашей сборной неудержимым чехословацким форвардом, все-таки оставались в рамках спортивно-игрового действа, то обильная кровь, пролитая на китайский границе, совсем уже не соответствовала шутливо-ироничному к ней отношению.

Очевидным было и ужесточение внутреннего давления. Многочисленные собрания с воинственными резолюциями, практически нескрываемые репрессивные акции против «инакомыслящих»… Все было как-то напряженно, сумрачно и безрадостно.

Однако обстоятельства личной биографии Георгия Жаворонкова — а возможно, что уже настало время обозначать его биографию и более точным определением: «карьера», — складывались вполне успешно. С подачи несомненно покровительствующего ему майора Георгий начал работать в редакции институтской многотиражки. («Ты, Георгий, человек, несомненно обладающий литературными способностями, пишущий, публикующийся, а главное, трезво и разумно разбирающийся в сегодняшней политической ситуации. Студенческая газета — важнейший орган идеологического влияния на молодежь. А у вас там, честно говоря, бардака и балагана предостаточно. Присмотрись, наберись опыта…») Покрутившись пару месяцев в литсотрудниках, Георгий не только успешно пережил смену газетного руководства, но и круто пошел на повышение; ответственный секретарь — фигура в редакции важнейшая, хотя, увы, и оплачиваемая весьма скромно.

Без сучка без задоринки прошла, по окончании кандидатского срока, и процедура непосредственного приема Георгия в действительные члены самой гуманной и прогрессивной в мире партии. Все произошло предельно вовремя, ибо месяцем-двумя позже Иван Лукич Кожевников, секретарь парторганизации института, заведующий кафедрой и один из наиболее весомых и авторитетных «рекомендателей» Георгия, «полетел» не только с секретарства и завкафства, но и вообще из института. (Где и в чем промахнулся опытный закулисный интриган и прожженный партийный функционер — трудно сказать. То ли не успел достаточно рьяно и верноподданно приветствовать советские освободительные танки на улицах Праги, то ли припомнили ему излишне братские и сердечные полуторадесятилетней давности контакты с китайскими коллегами. А может быть, тема его докторской диссертации «Социалистический реализм как основополагающая идеологическая платформа развития современной чехословацкой литературы», — тема не им, кстати, придуманная, а навязанная «сверху», тема, прошедшая утверждение во всех необходимых вышестоящих инстанциях, еще недавно бывшая столь актуальной, сегодня зазвучала по меньшей мере двусмысленно.) Короче, покатил «Лука» на Север, к его счастью, не на крайний — времена были все-таки достаточно гуманные, — а всего лишь на север Волгоградской области, директорствовать в обычной средней общеобразовательной школе в благословенном городе Урюпинске.

А у Георгия летние месяцы тоже совпали с дальней командировкой. Официальный адрес — Москва, Высшая комсомольская школа, летний семинар для руководящих работников первичных комсомольских организаций.

И это действительно был летний семинар, во время которого сотрудники Высшей школы — только не комсомольской, а проходящей несколько по иному ведомству — присматривались к направленным из провинции в столицу по специальной разнарядке потенциальным кандидатам в будущие курсанты. Лишь по прошествии многих лет успешно развивающейся карьеры Георгий смог в должной степени оценить тот необыкновенный, единственный из множества шанс, который предоставил ему майор Завалишин. Ведь обучаться «чекистской науке» можно было где угодно, хотя бы и в том же Волгограде. Но учеба в Москве, в непосредственной близости от центральных структур «конторы», открывала совсем иные перспективы.

— Что же, Георгий, я рад, что ты меня не подвел. Отзывы о твоей кандидатуре вполне благоприятные, но учти — это еще только предварительное знакомство, окончательно решение о твоем зачислении еще не вынесено. И зависеть оно будет от твоей работы в ближайший год. Прежде всего — необходимо достойно закончить институт, нам в органах нужны люди образованные, с широким кругозором, с разнообразным кругом интересов, с умением интересно и не тривиально общаться с людьми.