Месть в конверте - Фридрих Незнанский

— Да и вообще какое-то это дело… кабинетное. Сидим-сидим… Нет бы побегать, пострелять. — Турецкий озорно подмигнул.

— Типун тебе на язык, Сашка. — Грязнов отчего-то помрачнел. — Подожди, настреляешься еще.

В кармане Александра вновь грянул «Турецкий марш».

— Алло? Да, здравствуй, Костя.

— Значит, так. Есть новости. Ты где?

— У Грязнова. Что случилось?

— Да то, что пришли новые конверты.

— Опа! И много ли?

— Два. Оба удалось обезвредить.

— Неплохо. Так, Костя, давай-ка мы лучше к тебе подскочим. Нетелефонный это разговор.

— Жду.

Меркулов дал отбой.

— Собирайся, Слав, Костя ждет. Там новые конверты пришли.

Ликующе-праздничным, рвущимся ввысь торжественным фанфарам «Свадебного марша» Мендельсона определенно не хватало должного простора в стенах старинного московского особнячка, в котором располагался районный Дворец бракосочетаний. Музыка ревела на несколько порядков громче, чем это было допустимо для помещения довольно скромных размеров, оглушая и без того уже неестественно озабоченных и возбужденных происходящим «новобрачующихся». К тому же одна из колонок явно барахлила; периодически наиболее высокие, громкие и открытые звуки сопровождались каким-то кряхтением, бульканьем и присвистыванием.

«Ну ничего-то у нас на Руси не могут по-настоящему довести до ума! — Лейтенант Жаворонков, три недели назад вернувшийся из своей первой зарубежной командировки, уже успел, как ему казалось, приобрести некоторый опыт сравнений и сопоставлений, тем более что польские коллеги, отношения с которыми и без того были не самыми радужными, старались по возможности минимум времени отводить на непосредственное обсуждение деловых вопросов, каждый из которых мог потянуть за собой очередную цепочку непонимания, а все больше налегали на культурную программу: экскурсии, театры, концерты… И рестораны, разумеется… В том числе во время посещения ратуши советские офицеры оказались свидетелями свадебных церемоний. Была и музыка — тот же Мендельсон! — и цветы, и торжественные речи, но… все как-то очень сдержанно, степенно, без чрезмерного выхлестывания эмоций. (Поляки, разумеется, не подчеркивали, что для них гражданская регистрация браков — формальная дань социалистическим условностям, а истинный, по-настоящему волнующий и значимый для молодоженов обряд происходил в костеле.) — Чего стоило бы подобрать соответствующую громкость звучания, заменить неисправную колонку — так нет: вечный наш „авось“ и „тяп-ляп“.

Лейтенант ошибался. Конвейер бракосочетаний был и продуман — как и кем — вопрос особый! — и утвержден в соответствующих инстанциях. Были определены моменты, когда громоподобная музыка микшировалась — это значило, что происходила непосредственная процедура расписывания, — а затем взрывалась с еще более неудержимой силой, приветствуя рождение новой счастливой советской семьи.

«Интересно, сколько же раз в течение дня во всем мире звучит этот пресловутый марш? Вот уж поистине глобальная популярность! А наследникам господина Мендельсона — если, конечно, таковые существуют — можно только посочувствовать: все сроки действия авторских прав давно уже закончились. А то могли бы „грести“ с пьески своего предка не меньше, чем с какой-нибудь нефтяной скважины!»

Советский Союз готовился присоединиться к международной конвенции по авторским правам. Вопрос изучался юристами, дискутировался на собраниях научной и творческой интеллигенции, создана была специальная правительственная комиссия. Разумеется, Комитет не мог остаться в стороне. Вот уже несколько месяцев изучение международных положений авторского права было одним из основных направлений повседневной работы лейтенанта Жаворонкова. Естественно, приобретенные в этом вопросе знания накладывали свой отпечаток и проявлялись в подсознательных, зачастую совершенно неожиданных реакциях.

«Стоп, Жаворонков! Ты что-то сегодня совсем не в своем уме! Какой „Свадебный марш“, какие наследники, какая нефть?! Ты! Ты сегодня женишься! Именно ты, а не умерший полторы сотни лет назад Мендельсон! А у тебя в голове какой-то полный сумбур и бред! Очнись, родимый!»

Роман с Леночкой Литвиновой развивался легко, естественно и стремительно. Для Георгия, твердо усвоившего с юношеской поры, что ухаживание за любимой девушкой — процесс сложный, непредсказуемый, а зачастую и мучительный — опыт общения с Олечкой Шатц не прошел даром! — открытость и непринужденность в отношениях, установившиеся буквально с первых же минут знакомства с Леной Литвиновой, явились чем-то исключительно новым, живым и радостным.

Оля Шатц, Оля Шатц… Кстати, по иронии ли судьбы или, наоборот, направляемые и руководимые ее указующим перстом, впервые встретились Лена и Георгий именно в доме Оли Шатц.

За годы учебы в гэбэшных «университетах» курсантов не слишком баловали отпусками. В летние месяцы устраивались то какие-то дополнительные теоретические семинары, то практические занятия, то выезды в военно-спортивные тренировочные лагеря. Слетать домой удалось лишь пару раз, да и то на считаные дни. Родители, естественно, скучали (Лешка бороздил на своих бронетранспортерах пустыни Туркмении, и оторваться от службы ему было еще сложнее, чем Георгию). Более того, в последний приезд Георгий обратил внимание на то, что и во внешнем облике отца, и в каких-то едва уловимых изменениях в манере поведения начинают проглядывать черточки чего-то такого, из-за чего расхожее и обычно ни о чем не говорящее выражение «наши старики» начинает наполняться своим прямым смыслом. Мама — тьфу-тьфу-тьфу — держалась пока молодцом! И тем не менее Георгий твердо решил, что весь обещанный месячный отпуск между окончанием учебы и началом непосредственной службы он полностью посвятит родителям (месяц, правда, сократился до десяти дней, но и это было большим подарком).

Пожалуй, никогда в жизни Георгий не проводил с родителями так много времени подряд. Они гуляли, чревоугодничали, немножко выпивали — куда же без этого! — выезжали за город, катались на теплоходиках по Волге и разговаривали, разговаривали, разговаривали… «Нет, с ними, слава богу, все пока что в порядке. И энергичны, и жизнерадостны. Лишь бы не болели!»

Первый из запланированных необходимых звонков был сделан по очень даже памятному телефону.

— Капитан Локтионов.

— Лейтенант Жаворонков. Могу я поговорить с подполковником Завалишиным?

— Георгий Федорович! — Голос капитана прямо-таки «поплыл» от умело изображаемой радости. — Счастлив приветствовать вас на волгоградской земле! Ну вот, голубчик, предполагали вскоре начать работать вместе с вами, а на вас вдруг Москва, так сказать, «наложила лапу»… Ну, со столицей не поспоришь, правда ведь? Успехов. Удач!

— Спасибо. А Андрей Васильевич…

— Переведен в другое управление. Кстати, с повышением в звании. Георгий Федорович, потребуется какая-либо помощь — звоните без стеснения.

Разумеется, незыблемые правила «конторы» не позволяли спросить: куда переведен Завалишин, почему и действительно ли это служебное повышение или подслащенная полковничьими погонами опала…