Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

Ленинграде, на Псковской земле. Здесь содержались только немецкие офицеры. Проверка, установление личности, а потом отправка по назначению в тыл.

Сосновский смотрел в лица людей, которые еще недавно считали себя покорителями европейских народов, утверждающими на земле новый мир, новые правила, новые взаимоотношения. Мир, в котором правит только их великая нация. И вот за дощатыми стенами временных бараков они предаются размышлениям о сути бытия. Многие из них избегали прямого взгляда, опустив головы. Их форма теперь смотрелась не символом силы, а обветшалым напоминанием о прошлом.

Сосновский внимательно всматривался. В основном это были офицеры вермахта. Он обратил внимание, как много было среди них молодых, тех, кто не успел познать жизнь без войны. Да, воспитанные нацизмом в презрении ко всем народам, в гордости за свою нацию, они шли по Европе, уничтожая несогласных с новым миропорядком. Но они столкнулись с русским миром, и военная машина «повелителей мира» забуксовала, стала сдавать назад и, наконец, стала разрушаться. И вот уже мало остается закаленных в боях и ненависти к иным нациям офицеров старого поколения. А это новый набор – вскормленный, воспитанный и брошенный в горнило войны. Бестолково и цинично. И как быстро пришло к этим молодым офицерам понимание происходящего. Их глаза порой излучали будто бы искреннее чувство утраты, разочарования и, возможно, сожаления. «Или мне это только так кажется», – думал Сосновский.

Проходя вместе с майором Капитоновым мимо шатких временных построек, Михаил размышлял о том, как война изменила каждого из этих офицеров немецкой армии. Пожалуй, для них это было не только местью, но и уроком. На первом этапе войны с европейскими государствами, а потом и с Советским Союзом, принимая участие в эфемерном торжестве победы, эти люди теперь понимали, что все они – жертвы большой политической игры, заложники кровавых амбиций своего фюрера и клики жаждущих власти над миром.

Сосновский несколько лет перед войной проработал в разведке на территории Германии. Он хорошо знал, как рождался германский нацизм. Но теперь Михаил почему-то думал о будущем, о том, какую ответственность несет его страна за судьбы этих людей. Еще совсем недавно враги, они теперь были частью другой реальности – той, где необходимо было искать баланс между стремлением к возмездию и милосердием. Сосновский теперь снова верил в возможность диалога, в необходимость извлечения уроков, которые могли бы предотвратить повторение ошибок прошлого. Нужно помогать немцам строить новую Германию. И эти, чудом оставшиеся в живых, понявшие весь ужас войны против человечества, могут помочь в этом строительстве. «Странно, но таких мыслей в 41-м году у меня не было», – усмехнулся он про себя.

Под серым небом, опускающимся, словно тяжелое полотно, на землю, они шли по территории временного лагеря. Ветер насквозь пронизывал сукно шинели, добавляя окружающей картине мрачную торжественность.

Сосновский сбавил шаг и теперь неспешно шел вдоль ограждения, окидывая взглядом ряды бараков, в которых находились вчера еще гордые, чванливые и самодовольные офицеры армии, сеявшей по земле ужас и смерть.

Он думал о том, каким же образом все изменилось: эти люди, вчерашние хозяева судьбы своих солдат, теперь такие же пленники, оторванные от родной земли, лишенные прежней власти и влияния. В их глазах он видел смесь усталости, безысходности и, возможно, надежды – надежды, что война рано или поздно закончится и они вернутся домой. Сосновский физически чувствовал всю противоречивость ситуации. Здесь собрались те, кто отдавал приказы бомбить города, сжигать деревни, убивать мирных жителей. Но сейчас и здесь они такие же люди, как и все. Они страдали, голодали, как и любой другой пленник войны. В их судьбах пересеклись безжалостность войны и человеческая уязвимость.

Он все понимал, но от этого на душе не становилось менее горько. Глядя на изнуренные лица пленных, он думал о тысячах своих товарищей, которые проливали кровь, чтобы остановить эту машину уничтожения. И в то же время его не покидала мысль о том, что все они – жертвы войны, которую начали и развязали те, кто сам, скорее всего, никогда и не окажется по эту сторону колючей проволоки. Окажутся те, кто отдавал приказы. Но те, кто деньгами, своими жадными планами уничтожить Советский Союз, завладеть его ресурсами, те, на чьи деньги рождался нацизм, останутся в стороне и, скорее всего, будут выглядеть победителями ими же придуманного монстра – германского нацизма. Сосновский был разведчиком, он знал и понимал больше, чем виделось простому солдату на передовой.

Лангенберг лежал в лазарете, который устроили в одном крыле полуразрушенной школы. Здесь не было отдельных палат, но по просьбе контрразведки немецкого майора разместили в дальней части коридора, отгородив его двумя шкафами и большой старинной ширмой. В эту часть коридора никто не ходил, потому что здесь не было ни инвентаря для уборки, ни склада материалов. Это был просто эркер с одним окном.

Сосновский обошел ширму и вошел в отгороженное помещение. Немец лежал под одеялом – бледный, с заострившимся носом и впалыми, давно не бритыми щеками. Его руки лежали вдоль тела, поверх одеяла. Михаил хотел рассмотреть этого человека, но Лангенберг открыл глаза. Взгляд его серых глаз был внимательным, настороженным и не походил на взгляд умирающего человека. «Наверняка старинный дворянский род, – подумалось Сосновскому, – все его предки получали академическое военное образование и служили при штабах, работали в тихих кабинетах, зная войну лишь по картам и донесениям с фронта».

– Майор Карл Лангенберг, – медленно проговорил Сосновский, – мне нужно с вами поговорить. Я офицер советской контрразведки, прибыл сюда из Москвы.

– Да, я все понимаю, – вежливо, но без заискивания отозвался немец. – Но о чем со мной можно говорить? Умирающие думают лишь о душе.

– Вот и постараемся облегчить вашу душу, майор, – с нажимом заявил Сосновский, усаживаясь на стул возле кровати. – Вам придется говорить со мной потому, что вы офицер вражеской армии, а я представитель армии-победителя. Или вы возражаете против такой постановки вопроса?

Видимо, Лангенберг не возражал, он только с интересом смотрел на русского, который разговаривает с ним по-немецки, да еще с таким чудесным берлинским акцентом. Можно было, конечно, объяснить этому человеку, что он не умирает, что это лишь временная слабость после операции и потери крови. Осколок удачно извлечен, все показания в норме. Но они с Капитоновым решили, что пусть все остается так, как есть. Майор склонен к философствованию, пусть пока и пребывает в таком состоянии и расположении духа. Это может быть полезно для откровенной беседы.

– Скажите, майор, какова была цель вашего прибытия из Берлина в Псков незадолго до нашего наступления на этом участке