Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

– Я уже рассказывал вашему предшественнику, что прибыл с инспектированием. Оно касалось не хозяйственных вопросов, а целесообразности содержания школ и их эффективности.

– И как? Деятельность, на ваш взгляд, была эффективной?

– Эффективность упала за последнее время. По сравнению с 41-м годом она намного ниже. Я вез в Берлин цифры и собирался там писать отчет и выражать свое мнение на этот счет. Но, как видите…

– Зачем вам понадобилось спасать эту машину с хлебом? Вы рисковали жизнью не из-за секретных документов. Это был всего лишь хлеб.

– Видите ли, в нашей семье всегда относились к хлебу и вообще к насущной пище с уважением. У нас в поместье пекли свой хлеб. И хлебопеки всегда, прежде чем его замешивать, старательно мыли руки. И вынимали хлеб из печи только чистыми руками. Хлеб как живое существо, к нему нужно относиться с уважением. Мы отступали, и эта машина хлеба не могла помочь нашим солдатам. Но рядом я видел деревни. Разрушенные дома. Там живут люди, и они голодали. Я знаю. На войне воюет армия с армией, а простые люди, увы, страдают из-за войны. Я всегда был противником этой стороны войны. Как и мой отец.

– Странно вас слушать, майор, – усмехнулся Сосновский. – Вы офицер армии, которая напала на мою страну, армии, которая не стеснялась – бомбила города, а не только военные объекты, армии, которая сгоняла в лагеря, как скот, гражданское население, уничтожала и сжигала деревни и села. Откуда вдруг такой уродливый пацифизм?

– Я никогда не командовал войсками, – спокойно возразил Лангенберг. – Я бы никогда не отдавал такие приказы, будь я командиром пехотного или танкового подразделения. Я разведчик, и у меня есть свои убеждения.

– Интересно, – покачал Сосновский головой. – Вы со своими убеждениями служили людям, чьими убеждениями было уничтожение целых народов! Где логика, майор?

– Я служил своей стране, если вы можете меня понять. Я немец и служил прежде всего Германии.

– Я могу вас понять, майор, – кивнул Сосновский. – Я даже больше скажу, вы, служа своей стране и после ее поражения в этой войне, не захотите снова строить такую же Германию, которую построил Гитлер и его сподвижники. Ведь так?

– Что? – глаза раненого раскрылись удивленно. – Строить новую Германию? Но она проигрывает эту войну, она исчезнет в веках, и памяти не останется из-за злодеяний кого-то из правящей верхушки. О чем вы говорите?

– Я говорю о том, майор, что мы воюем не с немцами, не с немецким народом, а с нацистами. И наша цель – не уничтожить Германию как государство, не уничтожить немецкий народ. Наша цель – истребить на немецкой земле нацизм как угрозу всему человечеству, уничтожить нацистскую армию как орудие против человечества. А немцы со временем поймут, в какую пропасть они катились. Они оценят и осудят. И осознают, что жить надо в мире и дружбе между народами. Надо торговать, а не воевать, обмениваться культурными и научными достижениями, вместе играть в футбол, черт возьми, и ходить на выставки художников, на концерты, в театры. Просто дружить, майор. А вот воевать с нами не надо. Запомните и передайте детям, что русских еще никто не побеждал на поле боя и никогда не победит.

– Я уже ничего не смогу передать, – обреченно вздохнул немец, но в его интонации и глазах не было обреченности и тоски.

– Это мы еще с вами обсудим. А пока скажите, разведшколы эвакуировались полностью? Они целиком вывезли свои архивы? Вы ведь были в Пскове, когда пришел приказ из «Штаба Валли» эвакуироваться?

Лангенберг отвечал спокойно, рассудительно, только морщился от боли, которая, видимо, периодически накатывала на него. Со слов немецкого майора получалось, что разведшколы эвакуировались из Пскова в спокойном режиме, без паники и спешки. Отменили занятия, курсантов использовали на сборах. Первым делом упаковали и отправили архивы, бухгалтерию и штабную документацию. Потом поротно отправляли курсантов на машинах с личными вещами.

– Вы знаете, с какой целью из курсантов «Абвергруппы-104» был сформирован пехотный батальон, который бросили на передовую? – Сосновский следил за лицом немца, пытаясь угадать, будет тот говорить правду или станет отнекиваться и ссылаться на неосведомленность.

– Да, я узнал об этом немного позже, – неожиданно признался Лангенберг. – Но какова цель, мне неизвестно. Я не думаю, что это была инициатива командования школы. Приказ наверняка пришел из Берлина.

– Как вы узнали об этом?

– Случайно встретил нескольких курсантов, когда они получали боеприпасы на складе. Я тогда обратился к ним, но они не стали ничего рассказывать, только пожали плечами. Я понимаю, у них был приказ о неразглашении, но меня они знали и тем не менее не стали рассказывать. А может, и сами не знали, для чего это было сделано. Вы правы, задавая мне этот вопрос. Слишком много в них вложено. Определенная ценность у этих курсантов уже есть. И использовать их на фронте как пехоту – непозволительное расточительство. Не скажу, что у нас хватало сил противостоять вашему наступлению на Таллин, но этот батальон никак не мог решить тактических и тем более стратегических задач обороны.

– И все же, майор, – попросил Сосновский с нажимом, – ваше предположение?

– Я честно ответил вам, что не имею ни малейшего представления о целях этого решения.

– Хорошо, я вам подскажу направление мысли, – кивнул Сосновский. – За последние несколько дней на этом участке фронта зафиксировано несколько попыток бывших курсантов разведывательно-диверсионной школы «Абвергруппа-104» перейти линию фронта и проникнуть в тыл наших войск. Как правило, при попытке задержания курсанты яростно отстреливаются и не хотят сдаваться в плен.

– Тогда я могу предположить лишь мерзость! – с неожиданным ожесточением заявил немец. – Мерзость и еще раз мерзость! Я думаю, что готовился какой-то диверсионный акт против ваших тылов и населения. И он не был приведен в исполнение. И теперь к вам в тыл пытаются забросить агентов, которые доведут дело до конца.

– Каков характер диверсии, как вы предполагаете, майор? У вас есть какие-то предположения на этот счет?

– Разумеется, никаких предположений у меня нет. Я не был допущен к такого рода операциям. Дисциплина. Но я понимаю, что они могут сделать все, что угодно. Потому что это лавочники с офицерскими погонами, это позор нации. Армия должна воевать с армией на поле боя, но никак не бить кинжалом в спину. Да, я считаю, что даже врага нужно уметь уважать! Я солдат и уважаю солдата…

– Хорошо, майор, я вас понимаю, – Сосновский поднялся с кровати. – Я желаю вам выздоровления. Хотя бы потому, что нам есть еще о чем поговорить.

– Боюсь, что мне не долго осталось уже… –