Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

Модест Фёдорович как раз затягивался опять. При моих словах он вспыхнул и закашлялся. Откашлявшись, он тихо сказал:

– Мы решили пожениться. Понимаешь, в этом случае нет другого выхода.

Я понимал. Но комментировать не стал. Просто произнёс с серьёзным видом:

– Конечно, конечно.

Модест Фёдорович недоверчиво посмотрел на меня, но я сохранял на лице маску невозмутимости, и он успокоился, так как продолжил:

– Сейчас мы уйдём, – увидев скепсис у меня на лице, он торопливо сказал, – нет, ты не подумай, я её у себя поселять до свадьбы не буду. А то узнает Попов и опять начнётся. Я сейчас отведу её к Зинаиде Валерьяновне. Она одна занимает четырёхкомнатную квартиру. Уж где-то уголок для Маши она у себя точно найдёт.

– А с чего бы ей пускать к себе чужого человека? – удивился я, – она, вроде как старушка вредная…

– Муля! Эта старушка была соратницей твоего деда! – сказал Модест Фёдорович и, посмотрев на моё скептическое лицо, пояснил, – боевой подругой она была… считай, как второй женой, только настоящей.

У меня чуть челюсть не отпала. Вот это да! Значит, не только у Мулиной маменьки полный шкаф скелетов. Это, оказывается, у них семейное.

– Так что нормально она Машу пустит, – буркнул Модест Фёдорович и потянулся за второй сигаретой.

А я, кажется, накурился на несколько лет вперёд, поэтому просто стоял и слушал.

– А когда вы пожениться планируете? – спросил я.

– Думаю, дня через три-четыре, – он подумал, поморщился и сказал. – Хотя нет, придётся целую неделю ждать, до субботы. У меня же в пятницу доклад на Комитете. Это очень важно. И для страны, и для науки. Так что только в субботу, наверное.

Я мысленно усмехнулся. Модест Фёдорович был сначала учёным, и только потом обычным человеком. Хотя в эти времена почти все люди были такими: сперва работа, потом личное. Возможно поэтому такую гигантскую страну от разрухи и вытащили, считай, не имея ни мощных технологий, ни ресурсов. На голом энтузиазме.

– А как за неделю вы успеете? – удивился я, – там же, вроде, в ЗАГСе заявление должно месяц лежать, и только потом…

– Всё-то ты знаешь, – беззлобно подколол меня Модест Фёдорович, – неужто для себя уже справки наводил?

Но я-то был не двадцативосьмилетний домашний мальчик Муля, поэтому на подколку не отреагировал и сказал:

– Ну, а как же. Нужно всегда наперёд думать, чтобы не было, как у тебя сегодня.

Модест Фёдорович ответную подколку оценил, крякнул и ответил:

– Могли бы хоть завтра, но тут ещё есть один нюанс…

Он глубоко затянулся, выдохнул дым в форточку и сказал:

– Мы с твоей мамой ещё не развелись…

Опа! У меня от удивления аж глаза на лоб полезли:

– Почему?

– Да как-то незачем было, – пожал он плечами.

– А она разве согласится на развод? – спросил я.

– Почему нет? – поморщился Модест Фёдорович, – квартира на нас троих. Я её выписывать не буду. Ты свою долю тоже получишь. Таки я заставлю и пропишу тебя обратно. А после меня моя доля Маше достанется. Так что нормально всё будет. Квартира большая. Её разменять спокойно на две двушки можно будет.

Я очумело покачал головой и ошарашенно сказал:

– Ты так далеко смотришь… – а потом уточнил, – а как ты все эти бюрократические барьеры в ЗАГСе преодолеешь? Чтобы за неделю и развестись, и расписаться?

– Да у меня Володька, друг мой, немалую должность в Москве занимает, – с усмешкой пояснил Модест Фёдорович. – мы вместе на фронте были. Он меня под Гомелем на себе, считай, с поля боя раненого вытащил. А я его уже под Брянском вытаскивал. Так что куда он денется, поможет…

Я только глазами захлопал. Вот это да!

И тут дверь в квартире Пантелеймоновых открылась и оттуда выскочил Жасминов с перекошенным от злости красным опухшим лицом. В коридоре он закричал истерическим голосом, оглядываясь на дверь:

– Что мне уже и поссать выйти нельзя?! Нигде в советских законах не сказано, что человеку выйти поссать нельзя! Не имеете права!

Из комнаты ему что-то угрожающе заорал Григорий.

– Это что ещё за клоун? – тихо спросил Модест Фёдорович, когда Жасминов скрылся в сортире.

– Это певец, в театре работает, – пояснил я, – его по уплотнению к Пантелеймоновым подселили, так они теперь воюют. Комната-то проходная.

– Вот потому я и не хочу, чтобы Маша тут оставалась, – осуждающе сказал Модест Фёдорович, – и так у неё проблем сейчас выше крыши. А ей вообще-то надобно к предзащите диссертации готовиться. А не всей этой ерундой заниматься.

В этом я с ним был согласен.

– А вообще, ты тоже, Муля, подумай, – сказал вдруг Модест Фёдорович. – Ну, что ты сидишь тут, в этой конуре. Возвращайся. Твоя комната всегда тебя ждёт.

– У тебя сейчас молодая семья, медовый месяц, – неуклюже пошутил я.

Модест Фёдорович покраснел и от смущения, и от удовольствия:

– Маша мне всё рассказала. Спасибо, что защитил её, и меня, на собрании. И что поддержал в такую минуту. Я очень тобой горжусь, сынок, – он расчувствовался и обнял меня.

– Думаю, любой поступил бы так на моём месте, – аккуратно отстраняясь, сказал я.

И тут из сортира вышел Жасминов и сказал:

– Муля, что мне делать?!

– По поводу? – удивился я.

– Я не могу больше жить в таких условиях, – он кивнул на комнату Пантелеймоновых и жалостливо запричитал. – Понимаешь, ни выйти, ни зайти нельзя. Григорий орёт постоянно. Я каждый день домой, как на казнь возвращаюсь. Я так скоро сойду с ума, Муля!

– Ну это вам нужно в комитет обращаться, – задумчиво сказал я, – а вообще я не пойму, зачем вы на этот вариант согласились?

– Но я же не знал, что это чулан через проходную комнату будет! – всплеснул руками Жасминов и взмолился, – Муля, ну придумай что-нибудь! Ты же умный. Ты всем всегда подсказываешь, посоветуй и мне! Пропадаю!

Я задумался. Орфея я понимал прекрасно. Насколько и так тяжело жить такой вот коммуной, а тут ещё ходить через чужую комнату приходится, где живёт молодая семья. И это ещё ему повезло, что Лиля к нему толерантна, мягко говоря. А что было бы,