Тамерлан - Александр Сегень

Завоевав Хорезм, злодей обратил свои хищные взоры дальше…

– Так что же ты, и теперь не боишься меня?

Голая безобразная старуха, тощая, с плоской обвислой грудью и лицом мертвеца, она стояла посреди степи, держала в руках человеческий череп и, срывая с него зубами остатки мяса, доедала. И когда он смутно осознал, что это не просто череп, а его череп, мощный страх парализовал все его тело, пронзил сердце острой болью, превратил внутренности в камень. Он хотел убежать, но увидел, что ноги его медленно проваливаются в песок и уже провалились по колени. И он понял: единственное, что остается ему, это кричать во все горло. Он открыл рот, изо всех сил напрягся, но вдруг понял, что рта у него нет, поскольку нет и головы. Голову бабка Фатуяа доедает, мерзко оскаливаясь и продолжая спрашивать, боится он ее или нет. Он пощупал рукой то место, где была бы шея, но там теперь зияла дыра, в которую окунулись его пальцы, и стало больно. И тогда он по-настоящему напрягся и заревел этою дырой на всю великую степь.

Рев Тамерлана был столь внезапным, что мирза Искендер невольно выронил из пальцев перо. Он испугался. Испугался этого ужасного рева, испугался только что написанных волшебными чернилами и медленно угасающих слов. Хотя ни при каких обстоятельствах Тамерлан не мог успеть прочесть последних, тающих фраз, даже если бы резко вскочил и совершил нечеловеческий рывок – с его ногами это было невозможно, ведь правая у него была как окаменелая, а левая, разбитая ревматизмом, если на нее наступить, причиняла нестерпимую боль.

Взяв себя в руки, Искендер подошел к великому эмиру и сказал:

– Хазрету снова приснился дурной сон?

Вид у Тамерлана был несчастный. Он ощупал левой рукой темя, затем провел ладонью по лицу, легонько подергал себя за бороду.

– Фу-уххх! – выдохнул он. – Мне снилось, будто у меня нет головы… Все потому, что я так много молюсь. Любому Аллаху надоест, если его беспрестанно дергать молитвой за штанину.

– Все потому, что вы так много едите на ночь, хазрет, – произнес Искендер, и сам не ожидал от себя такой дерзости.

– Ты стал много в последнее время позволять себе, – строго заметил Тамерлан. – То, что идет Ахмаду Кермани, не к лицу тебе, Искендер. Он – поэт, существо глуповатое и по-детски простодушное. Ты – прозаик, человек серьезный и почтительный. К тому же я вчера не так уж и много съел перед сном. Да мы еще долго сочиняли нашу «Тамерлан-намэ». Который час?

– Иша давно прошла, а до субха еще далеко, – сказал мирза, подавая Тамерлану пиалу с айраном.

– Не напоминай мне о намазах, – поморщился Тамерлан. – Пора сделать перерыв в усердном служении Аллаху. Как ты считаешь? Нет, пожалуй, ничего не отвечай, а то я знаю, что ты скажешь… Лучше мне вот что скажи: ты ведь урус, а у вас, урусов, я слышал, был такой святой Ульдемир[52], по которому и город назван, и будто бы этот Ульдемир всю свою жизнь прожил как нечестивец, тысячу жен имел, крови пролил немало, короче говоря, блудом и убийством запачкал свою душу. Но перед смертью охватил его страх, и он обратил урусов в назранскую веру и сам якобы обратился и крепко уверовал в Ису, которого назареи почитают за махди[53]. Правда ли, что за это урусы стали почитать Ульдемира своим святым?

– Да, правда, – ответил Искендер. – Ульдемир считается святым. Он действительно много блудил, покуда не уверовал в Ису, и руки свои обагрял кровью невинных, но все-таки не так…

– Что – «не так»? – насторожился Тамерлан. Руки мирзы похолодели.

– Я хотел сказать…

– Ты хотел сказать: не так, как я, да?

– Я хотел сказать, не так много, как думает о нем хазрет, – стараясь говорить уверенно, возразил Искендер.

– Я и сам знаю, что мне нет спасения, даже если я действительно всей душой обращусь к Богу, – тихо проговорил Тамерлан. – Но мне вдвое тягостнее оттого, что душа моя остается такой же слепой и равнодушной к потустороннему миру, какой была и десять, и двадцать, и сорок лет назад. За чертой смерти я вижу только пустоту, небытие. Черное зияние.

– В назранской книге, свидетельствующей о житии и казни пророка Исы, – заговорил Искендер, набравшись смелости, – говорится о том, что когда Его распяли на кресте, с Ним вместе были распяты два разбойника. Один всячески хулил Его, говоря: «Если Ты Сын Божий, сделай так, чтобы мы спаслись», а другой уверовал в Него, хотя всю свою жизнь он был лютым разбойником, грабил, убивал, насиловал, но тут, умирая, уверовал в Бога и сказал:

«Иса, когда придешь к престолу Всевышнего, помяни меня, чтобы облегчил Бог муки мои в аду».

– Что же ответил Иса? – оживленно спросил Тамерлан.

– Он сказал: «Нынче же будешь со Мною у престола небесного Отца». Иса простил ему грехи за то, что он уверовал в Него.

Сказав это, Искендер внимательно всмотрелся в лицо Тамерлана. Великий эмир нахмурился, что-то человеческое промелькнуло в глазах его, но тотчас Тамерлан усмехнулся, и глаза его иронично сощурились.

– Пророк Иса никогда не был распят на кресте, – сказал он наконец, – подлые яхуды[54] забросали его каменьями и растоптали. Лживые назранские книги уверяют, что Иса был сыном самого Аллаха. Разве Аллах допустил бы, чтоб его сына распяли на кресте мерзостные яхуды? Скорее Аллах истребил бы все человечество. Оставим этот глупый разговор. Давай лучше займемся делом. На чем мы там остановились?

Мирза Искендер прочитал последнее, что они записали в «Тамерлан-намэ», о том, как Тамерлан пришел в Сеистан и покорил город Карибыз. Великий эмир глубоко вздохнул, погружаясь в пучину воспоминаний и одновременно прикидывая, как выгоднее подать себя в следующем эпизоде. Искендер изготовился, весь обратясь в слух. Эпизод предстоял интересный – как же Тамерлан захочет описать несчастную сеистанскую битву, после которой он на всю жизнь сделался калекой?

– В том году мне исполнилось тридцать пять лет, – промолвил Тамерлан.

«Тридцать», – подумал Искендер, но написал так, как было сказано, – тридцать пять.

– Владетель Сеистана, эмир Малик-Махмуд, враждовал со своими соседями, ибо был отпетым разбойником, – продолжал Тамерлан. – Его крепко отлупили, он бежал из своей страны и просил меня помочь ему, предлагая в подарок несколько сеистанских крепостей.

Искендер дерзко опустил характеристику Малик-Махмуда как разбойника, попутно подумав: «Сам ты разбойник!» Впрочем, дальше он послушно записывал все, что диктовал ему хазрет. Тамерлан снова завел сказку о том, как Хуссейн совершал одну подлость за другой, и по закону сказки всякий раз он просил у Тамерлана прощения, а великодушный Тамерлан его прощал.