Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Эльснер

— Побросаем косы, — раздались десятки голосов, а Вавила продолжал:

— Человеки добрые, лучше умереть, нежели иметь начальников над собой и лишиться свободы. Человек свободный делает, что ему подсказывает совесть, а раб идет, как вол, за хозяином, и потому не человек он, а кукла. Сыскались между нами большие обманщики и гордыбачат. Что ж, ужели, как верблюды, подставим спины свои и скажем: кладите на нас всякие тяжести — повезем? Голубчики, человеки милые, да ведь этак мы смеха достойны, и всякий плюнет на нас и скажет: рабы паршивые. Да, мы рабы, перед которыми поставили куклу и говорят: молитесь богу, и работайте на нас, и слушайте во всем нас, как ослики хозяина. А там, во чреве-то куклы, может, сидит какой пакостник — вот и свистит брюхом чудотворец божий. Что ж это такое, человеки милые, платить какие-то оброки, не иметь своей воли, спрашивать, жениться ли или развестись, кланяться в пояс таким же, как мы, человекам… Скоро запрягут нас, как волов, я полагаю, и погонять станут…

Здесь он должен был приостановиться, потому что высокая девушка с добрым лицом, Оксана, давно уже стоявшая около него, при последних его словах легонько толкнула его под локоть и прошептала:

— Тсс… Вавиленька, милый… тсс…

— Радость моя! — пламенно воскликнул великан, окручиваясь рукой вокруг ее шеи; она же ласковым шепотом продолжала:

— Не можно тебе, Вавиленька, милый, речь держать… Тсс, не смей…

— Мы должны защищаться — свободные люди…

— Ты запамятовал, Вавиленька, голубок мой, как у тебя одно ребро выбили, хоть и свободный… Будешь говорить, и другого недосчитаешься: вот у тебя жены-то и не будет…

— Как не будет жены? — удивленно спросил Вавила и, так как и другие крестьяне слышали сказанные ею слова, то внимание сделалось общим. Она же, положив пальцы на плечо Вавилы, таинственным шепотом, но так, что ее слышали, произнесла:

— Видишь, почему это, Вавиленька мой: Бог из ребра мужчины сотворил жену, как это читал где-то один старец, а вот у тебя и теперь одного уже не хватает, а как еще станут выбивать, то, пожалуй, не останется и одного ребра, чтобы жену сделать тебе…

Крестьяне переглянулись глазами, засверкавшими смехом, и громко захохотали, а Вавила все смотрел на Оксану. Она была так прекрасна и стояла перед ним с такой пленительной улыбкой на лице, что великан не выдержал: лицо его сделалось красным от восторга, и вдруг он закричал восхищенным голосом:

— Оксана!

Он приподнял девушку в порыве восторга и закричал, обращаясь к толпе:

— Богом клянусь, человеки добрые, Оксана по совести женой моей делается. И кто мне, свободному жителю Рая, может сказать: не женись? Это все одно, что сказать: поломай себе ногу, потому что, человеки милые, мне легче скакать на одной ноге, нежели жить без Оксаны…

— Правда, Вавила, правда, — со смехом закричала толпа, — лучше тебе скакать на одной ноге, да с Оксаной, нежели с двумя, да без нее…

— И вот, други милые, пакостники эти уже и сердцем хотят командовать, а там по загривку начнут бить, а потом и совсем в овец обратят, и будем блеять — бля-бля-бля… По сему сказанному, человеки свободные, вот что мы сделаем: возьмем косы, бабенки серпы, значит, и положим все это на руки Лай-Лай-Обдулая. Пусть поработает чудотворец…

Окончив это, он опять с восторженным увлечением воскликнул, подымая девушку кверху:

— Оксаной клянусь — сделаем это…

— Хорошо Вавила сказал… Хороший человек Вавила!.. Идем, идем, идем, свободные люди…

С такими криками, под предводительством великана Вавилы, мужчины и женщины, потрясая над головами своими косами и серпами, как знаменами, и производя ими сильнейший звон, двинулись между рядами домиков по направлению к Дереву совещания. Зеленый Рай ожил и, казалось, зазвенел, так как теперь развеселившиеся крестьяне нарочно ударяли косами и серпами в такт своих шагов, производя род музыки. Веселье овладевало ими все сильней, и, видя это, толпы маленьких детей и девушек с виноградными гроздьями в руках и розами, вплетенными в волосы, шумно сбегая с кровель домиков, побежали за толпой.

Однако же далеко не все обитатели Зеленого Рая пошли складывать свои косы и серпы на руки чудотворца. Нашлось много мужчин и женщин, не поддававшихся увлечению, и, в то время когда толпа шла, они, как осторожные звери, шмыгающие при виде опасности в кусты, незаметно один за другим стали исчезать за дверьми своих домиков. Были и другого рода люди, давно радующиеся, что нашелся новый бог и, хотя он из дерева, но виден глазами, и что все по-новому пойдет с начальниками и властями. Это были люди духовной нищеты и убожества, для которых свобода была слишком обширным храмом, в котором они не могли летать, а небо слишком высоким, чтобы духом возноситься до него, и их мысли, как черви, стремились расползаться по темным уголкам. Для них деревянный болван был реальное, приятное существо, и они охотно верили в его могущество и святость. Были, наконец, и третьего рода люди, охотно переходящие из своих личных выгод и силой своих разнообразных страстей и пороков на сторону начальников. Для плоских умов этого рода людей заслуживало уважения и преклонения только действительно существующее, как власть или сила, а всякие убеждения, принципы, правда, честь порождали в них только глумливый смех.

Как только толпа вышла за пределы Зеленого Рая и только издали доносился еще звон кос и шум голосов, так на опустевших местах деревни стали появляться высокие люди с грубыми лицами и дубинами в руках.

— Варсоний, а Варсоний! — негромко крикнул огромного роста плечистый крестьянин, выходя из-под кустов акации с наклоненной головой и дубиною в руке. Во всей его фигуре — неуклюжей и сильной — было что-то бычачье, и тоже что-то бычачье и бесстыдное смотрело из больших, оловянного цвета, глаз.

— Ау! — раздался ответный клик, и откуда-то появился низенький, плечистый человек, который, подойдя к великану, тихо сказал: — Герасим-Волк, слышишь — косами как звенят дурни… Чудотворца пугают и на руки ему хотят положить косы-то… Бунтуется Зеленый Рай, бунтуется… Что будем делать, Герасим-Волк, а?..

— Стегать кнутами — вот что делать, — пробасил Герасим-Волк, раскрывая широко рот и наклоняя голову с таким видом, точно из гортани его выскакивала проглоченная им кость. — Люди что зайцы, а мне мило смотреть, как они дрожат и плачут. Я думаю, первый человек на свете — молодец, которого все боятся. Я представляю себе тоже, Варсоний, Бога: он косматый, с руками как два дуба, и сила его, как у десяти медведей, — рявкнет, и на землю падают слезы с туч, а море подымается брюхом в испуге и ревет. По этому самому боятся Бога. Я, Герасим-Волк, тоже сильный, и хочу, чтобы и меня боялись… Вот отчего я служу начальникам: рявкну — и они разбегаются… весело смотреть бывает… ха-ха-ха!..

Из его огромного рта полился смех, напоминающий рычание животного. Варсоний смотрел на него насмешливо маленькими, хитрыми глазами и сказал:

— Хорошо, дурак, пугай людей и рявкай, когда я тебе дам такой приказ, а до времени не смей…