Сводный гад - Эля Пылаева

Переодеваюсь сам.

— Вань… Иди сюда…

— М?

Обняв за шею, наклоняет, засовывая мне в рот половину батончика.

Сидит, стучит зубами.

Я феячу в поисках чайника, стаканов, обнюхиваю баночки с какими-то травами.

— О, чай… Соль… Мята… Шиповник…

Нахожу пару пакетов с крупами — всего лишь остатки на дне, горсть гречки, горсть риса…

Старая согнутая парафиновая свеча.

— Ну, живëм!

Снимаю с вешалки какую-то старую ветровку, ухожу поставить под дождь широкие железные чашки. Забираю свои отмытые дождём кроссовки.

И через полчаса у нас во всю качегарит печь, горит свеча, греется чайник и варится сборная каша из гречки напополам с рисом.

Закрываю плотнее дверь. Дыма уже нет. Развешиваю наши мокрые вещи. Яськины тоненькие трусики… Эх!

Эдик равномерно сопит.

Закатываю глаза. Но что с этого рафинада взять? Его самого спасать надо, а не девочку ему доверять.

— Не согрелась?

— Нет… — трясясь, отвечает Яся.

— Так… Вставай.

Сажусь в кресло сам, забираю её на колени, закутывая нас покрывалом.

— Теплее?

— Теплее, — обнимает меня, утыкась холодным носом мне в шею.

Медленно вожу руками по её спине, грея и успокаивая.

— Всë нормально будет, не бойся.

— Я знаю, — прижимается крепче.

— Завтра дойду до трассы, дозвонюсь до своих.

Яся несколько раз чмокает меня в шею и замирает, снова прижимаясь крепче.

Я закрываю глаза, крепко прижимая её за талию к себе. И сдыхаю от чувства вины, что не как сестру я её на руках держу, а совсем-совсем с другими чувствами.

Разминаю её ледяные пальчики на ногах горячими руками.

Печь уютно трещит, блики пляшут по стенам, потолку и нашим лицам. Пахнет мятой…

Яся неровно дышит мне в ухо.

Я беззвучно вою, держа себя изо всех сил, чтобы не повернуть лицо и не поймать в плен это дыхание. Оно утаскивает меня в бессознательное состояние, в котором я не понимаю никаких табу.

Ловлю себя на том, что непослушные пальцы, уже не столько разминают, сколько изучающе рисуют по её коже, пытаясь подняться выше по икрам.

И тоже самое делают её губы — на каждый выдох скользят по моему уху.

Искры сыпятся из глаз.

Мать его!

— Чай закипел… — хриплю я.

Аааа!!!

Ссаживаю Ясю, сбегая от грядущего пиздеца.

Снимаю чайник, разливаю по кружкам. Выхожу на крыльцо. Последняя сигарета!

У магазина мы так и не припарковались…

Прикуриваю.

Сердце колотится отбойным молотком, и я «стою», готовый к бою, пьяный от её дыхания и уверенный на все сто, что эта чокнутая меня не тормознет!

Как дожить до утра и не тронуть еë??

Как фараон — обёрнутый от пояса и ниже простыней и с голым торсом, Иван, колдует с чаем. Я любуюсь, не смея отвести глаз.

Пахнет травами…

За окном перестаёт грохотать, ливень чуть стихает.

Иван даёт мне чашку и конфеты.

— А ты?

— А я просто чай. Мне сладкое отменили.

— Ну не в этой же ситуации! — возмущаюсь я.

— Какой? Нормальная ситуация…

Нихрена себе нормальная! Это мой самый аховый экстрим за всю жизнь.

— Ты зачем сюда рванула-то?

Вздыхаю, опуская взгляд.

— А я собаку нашла. У неё хозяин умер и её усыпить хотят, если никто сегодня-завтра не заберёт. Я решила забрать. И заблудилась…

— Ясно. Ну, ничего, завтра позвонишь, заберём. Что за собака-то?

— Стафф…

— Щенок?

— Нет. Взрослая.

— Хм… Такая себе затея. Ты представляешь, сколько надо сил на такую собаку? Времени? Терпения? Любви?

— Ты тоже думаешь, что я легкомысленная и брошу еë?! — с обидой отворачиваюсь.

— Допускаю такую мысль.

Дуясь на него, смотрю на огонь.

— Уж лучше не брать, чем потом бросить. У нас, когда кого-то забирали, а потом возвращали обратно… — появляются стальные нотки в его голосе.

Сердце моë сжимается.

— А тебя забирали?

— Нет. У меня группа здоровья была стремная. Больных брать не хотят.

— У тебя?!

— Ага, — смеётся. — Дохлый был совсем, мелкий. До нормы по весу не дотягивал. То бронхит, то пневмония, то гастрит…

— А как же ты в спорт попал?

— Дрался… как берсерк, — улыбается. — В какой-то момент до меня дошло, что не дрочат только тех, кому плевать какой перед ним соперник и сколько их. Его мочат, а он всегда встаёт и убивает в ответ. Не может встать, убивает потом, как очухается. Но неотвратимо достанет тебя, не руками, так лопатой. Ну и на отборе Бес меня забрал в школу на детские сборы. Дразнил Ванькой-встанькой. Сколько не роняй, я все равно поднимался. Откормил, вылечил, накачал, мозги вправил… Он мой батя, на самом деле.

— Папа тоже хороший, — немного становится грустно за отца.

— Я не спорю, — пожимает плечами. — Но у меня его не было. А Бес был.

— Чай вкусный.

— Согрелась?

Да, согрелась. Но я хитрю, чтобы получить опять его объятия.

— Нет… Морозит.

Встаю с кресла, намекая, чтобы уселся на свое место. Тяжко вздохнув, приземляется. Довольная устраиваюсь сверху. Втыкаюсь носом в его щеку.

— А у тебя совсем никого-никого родного не было? До Беса твоего?

— Никого-никого…

Пытаюсь представить его маленьким, мне становится так больно за него. Сижу, глотаю слезы, поглаживая его по затылку.

— Ты чего, Ясь? — насторожено.

Ведёт пальцами по моим мокрым щекам

— Ничего… — рвано вздыхаю. — Я буду тебе как родная, обещаю, — крепче обнимаю за шею, тыкаясь в ухо мокрым носом.

— Да ладно… — тихо смеётся. — Завтра же опять поругаемся.

— Ну и что… Все ругаются… Я с родителями по пять раз на дню могу. Это же не делает нас чужими?

— Родная… — скрипит его голос. — Уж лучше бы — нет.

— Почему?

— Потому… — шепчет с надрывом, касаясь своим носом моего на мгновение.