Ты поймешь, когда повзрослеешь - Виржини Гримальди

Я прикусила язык. Чего я могла ждать, если бы произнесла вслух подобную фразу? Чтобы он предложил содрать их с меня зубами?

Взяв меня за плечи, он помог мне выпрямиться.

– Я об этом не думал, – продолжает он. – Мне еще далеко до старости! Не знаю, мне кажется, обесцениваешь себя, если все время проводишь со стариками, которые пахнут мочой и которым приходится менять памперсы. К тому же они постоянно несут всякий вздор и жалуются на судьбу. На вашем месте я бы просил Бога, чтобы как можно скорее наступила летняя жара, которая погрузит их в оцепенение.

Хорошая новость: он только что разбил в пух и прах мои фантазии и вернул меня в реальность. Плохая – я не могу отплатить ему той же монетой, принимая во внимание мое состояние.

Пару месяцев назад я придерживалась почти таких же взглядов. Но, к моему глубокому удивлению, когда я услышала его доводы, у меня сработала защитная реакция: «Руки прочь от моих стариков!»

Дальнейший осмотр продолжался на кушетке.

Я больше не произнесла ни слова в ожидании окончательного диагноза. Я была права: у меня люмбаго, что еще раз подтверждает мысль: ипохондрики – лучшие врачи. Одеваясь, я смерила его презрительным взглядом, прежде чем окончательно сразить фразой, которую готовила несколько минут.

– Худшее зло – не старики, а дураки и мерзавцы. А моим старикам даже летний зной нипочем.

С триумфальным видом и высоко поднятой головой я вышла из кабинета, опираясь на ходунки.

23

Внешне Мартина, дочь Густава, была полной противоположностью своему отцу. Лучики морщинок, окружавшие ее большие светлые глаза, придавали взгляду еще больше доброты и приветливости, улыбка играла на губах, а круглые, как яблоки, щечки довершали картину общего обаяния. Она принадлежала к тому типу женщин, с которыми хочется поздороваться, встречая их на улице. Но как только она открывала рот, обаяние исчезало и хотелось как можно скорее распрощаться с ней.

Через три минуты я уже жалела, что попросила ее о встрече. «Советую вам поторопиться, а то вы, наверное, думаете, что у меня других дел нет», – это была первая ее фраза. И я решила сразу приступить к делу.

– Я хотела бы поговорить с вами о вашем папе…

– О моем папе? Мне что, пять лет?

Пропускаю мимо ушей ее слова и продолжаю:

– Как вы думаете, в каком настроении сейчас ваш отец?

– Почем я знаю? Мы не видимся. Надеюсь, вы не для того вызвали меня сюда, чтобы сообщить, что у него все хорошо…

– Вы на него обижены?

Она смотрит на меня, удивленно вытаращив глаза.

– У меня нет привычки обсуждать свою личную жизнь с незнакомыми людьми.

– Могу я вас попросить, если это, конечно, возможно, хотя бы изредка навещать его?

– Да.

– Что «да»?

– Да, вы можете меня об этом попросить. Но я не собираюсь отвечать на ваши вопросы. Мне уже скоро шестьдесят лет, и мне не в чем перед вами оправдываться.

Но раз уж вы пришли, может быть, прогуляемся по краю пропасти?

– Мадам Лорэ, никто не собирается поучать вас, и я сожалею, что вы принимаете мои слова в штыки. Я здесь работаю не так давно, но мне показалось, что ваш отец страдает из-за того, что его никто не навещает. Я хотела удостовериться, что вы отдаете себе в этом отчет, и теперь, после того как я сообщила вам об этом, я вас больше не задерживаю.

Я встала, она продолжала сидеть. Ее щеки стали пунцовыми, брови сдвинулись, а губы она сжала так сильно, что они вытянулись в одну тонкую линию. Мне показалась, что в ней идет внутренняя борьба.

– И ради этого вы меня побеспокоили?

– Простите?

– Раз вы не собираетесь сообщить мне ничего нового – он не заболел и у него нет финансовых проблем, – то я не понимаю: зачем понадобилась эта встреча?

Она встала и уже в дверях, обернувшись, высказала последнее пожелание:

– Не говорите отцу, что я приходила.

Она закрыла дверь, послышался шум удаляющихся шагов. А я спросила себя, как Густаву удалось породить столь отличное от него существо. Теперь я лучше понимаю, почему он воспринимает жизнь как насмешку природы: его собственная дочь превосходит по своей «убойной силе» подсвечник, ставший орудием преступления в семейной игре «Клуэдо». Я переживала за старика, но, может быть, он был бы еще менее счастлив, если бы они чаще виделись.

Он копался в земле на огороде, когда я подошла к нему. Я чувствовала себя гораздо лучше, но не так хорошо, чтобы бегать вприпрыжку.

– Здравствуйте, Густав.

Он посмотрел на меня, широко улыбаясь.

– Решили меня навестить? Спасибо, Ливия!

– Не за что! Как вы себя чувствуете? Что сажаете?

– Артишоки и спаржу. Вчера я купил саженцы у «Мироля», хотя нужно было бы зайти к «Майдеру» и купить рассаду у него, как я обычно и делал. Вы только посмотрите на эти увядшие листочки… А вы знаете, в чем главная радость зеленщиков?

– Думаю, что нет.

– В том, чтобы задать кому-нибудь перцу!

И он рассмеялся деланым смехом.

– Вы хотите мне что-то сообщить? – спросил он, вытирая руки о фартук.

– Нет, я просто зашла посмотреть, все ли у вас хорошо. Я вижу, вы часто работаете на огороде, это ваше хобби?

– Мне нравится выращивать растения. Вначале ничего нет, и все нужно делать самому. Посеять зернышко, заботиться о нем, ухаживать, когда оно взойдет. Вот у него вытянулся стебелек, появились первые настоящие листья, потом оно вырастает и дает плоды. Все как в жизни. Скажите, а вы знаете главный трюк огородников?

– Нет конечно.

– Надо спустить штаны перед помидорами, чтобы они быстрее покраснели.

Он снова засмеялся, и этот смех дался ему еще труднее. Если бы он знал…

– Ну, я рада, что у вас все в порядке. Оставляю вас с вашими питомцами, увидимся завтра в студии.

– Отлично, до завтра! – ответил он, высаживая порей в землю.

Я уже отошла на значительное расстояние, когда услышала его голос:

– У нее все хорошо?

24

Было воскресенье. Грег с трудом уговорил нас посетить его квартиру. И вот мы вдвоем, Марин и я, стоим перед домофоном старого здания в центре Байонны. Марин хандрит.

– Ну и зануда этот Грег! В такую погоду я бы лучше повалялась на пляже. Не вижу смысла ходить по гостям, когда в квартире ремонт. Фильм смотрят, когда он уже смонтирован, а не когда его снимают.