Предатель рядом - Кирилл Казанцев

— Знаешь, чем твоя милицейская работа несколько лет назад отличалась от нашей сегодняшней? Ты разыскиваешь людей, совершивших преступления, а мы разыскиваем сами преступления.

— Никогда не пытайся найти философское начало в нашей работе, — ответит он ей. — Его нет. Есть отношение к жизни: твое, мое, Игоря. Просто выполняй свою работу. А философия в нашем деле — это удел слабых.

— Жаль, что ты больше не опер, — скажет она.

— Кому-то же нужно строить дома? — ответит он ей…

А пока было известно, что фамилия или кличка Чибис встретилась Березиной восемь раз. Но только трижды в связке с именем шел адрес. Это был даже не адрес, а именно — место. В феврале Эберс обозначил его «слева от фонтана», в апреле — «театр», в мае — «у Крылова». Копаев знал только одно «место», которое содержало в себе по смыслу все три понятия. Это был Городской драматический театр, напротив входа в который стоял памятник Крылову. Справа от театра был небольшой парк с фонтаном, и как раз между фонтаном и театром располагалось несколько лавочек…

Антон знал этот фонтан. Тот вечер у этого фонтана Копаев запомнил на всю жизнь. Именно здесь, медленно следуя рядом с начальником Управления собственной безопасности ГУВД Екатеринбурга, Копаев получил урок, который не смогла ему преподать ни работа в уголовном розыске, ни сама жизнь.

— Я хочу, чтобы ты навсегда запомнил характеристику оперативника, действующего под прикрытием, — задумчиво перебирая пальцами рук за спиной, проговорил полковник Быков. — Так уж вышло, что мысль, которую я хочу до тебя донести, тебе уже знакома. Но вряд ли ты обратил на нее внимание, как на самое яркое определение. Ты помнишь вступление к «Фаусту»?

— Да, а почему вы спрашиваете?

— Прочти.

— Вы вновь со мной, туманные виденья, мне в юности мелькнувшие давно. Вас удержу ль во власти вдохновенья, былым ли снам явиться вновь дано…

— Достаточно. У тебя совершенная память, Антон. Все дело в том, что эти слова меня заставил на всю жизнь запомнить мой бывший друг. Упоминать имя его вряд ли имеет смысл, хотя его и нет сейчас среди нас… Скажу лишь, что это был один из умнейших людей германской разведки «Штази». В 90-м он принял яд, чтобы не оказаться в руках агентов «Моссада».

Занеся руку над урной, Быков разжал пальцы. Окурок подмигнул огоньком и тут же в ней утонул.

— Он очень любил Гете. Я помог родственникам разыскать на лагерном кладбище и перевезти его прах в Потсдам. У него не осталось родных, есть сын, но он в Марселе. На том берлинском кладбище изредка бываю лишь я один. Но шесть последних лет я не имею возможности делать это по известным тебе обстоятельствам. Вот почему могила неухожена и заросла бурьяном.

Копаев брел рядом с полковником и слушал.

— Ты веришь мне?

— Ну, разумеется, — приглушенно прошептал Антон.

— И напрасно делаешь, Копаев. Я тебе солгал.

Остановившись как вкопанный, Антон уставился в лицо полковника долгим взглядом, силясь понять, что происходит. Быков же, напротив, выглядел вполне спокойным и даже безразличным ко всему вокруг.

— В чем?

— Во всем.

Антон ошеломленно разглядывал Быкова.

— Но зачем?

— Я солгал. У меня никогда не было знакомых из «Штази». Солгал, следовательно, и про сына его, который в Марселе, и что я редкий, но гость на берлинском кладбище. Я даже не знаю, где оно находится. А ты поверил мне, потому что у тебя нет оснований мне не доверять. То же самое может произойти с тобой в подобной же ситуации, но при других обстоятельствах. Ты поверишь человеку, в котором не сомневаешься, и это будет означать не только твою гибель, но и провал задания.

— Но мы же не на службе! — вспыхнул Копаев.

— Это урок тебе на всю жизнь, Антон, — протянув руку, Быков ткнул пальцем в верхнюю пуговицу пиджака Копаева. — Больно? Это ерунда. Это не боль. Боль начнется, когда ты окажешься с проваленной легендой среди братвы или, чего хуже, в руках загнанных в угол и ставших опаснее уголовников в сотню раз людей в погонах. Вот это будет боль. Так вот чтобы боль никогда не наступала, запомни одно правило. Никогда и никому не верь. Ты и мне не должен верить. Ты можешь лишь убеждаться в том, насколько я тебе доверяю. За жизнь твою, Антон, я готов отдать все. Но никогда не верь даже мне, потому что может наступить тот час, когда я тебя предам. Я могу сделать это не по своей воле, а под действием лекарства, находясь в беспамятстве… Да мало ли по какой причине. И когда ты откроешь передо мною в очередной раз чистую свою душу, ты не будешь подозревать, какое чудовище вползает в нее, распахнувшуюся. Ты помнишь все, чему тебя учили в школе милиции?

— Да, — произнес Антон.

— А теперь забудь. Память сама будет извлекать из своих ячеек нужный материал. Сам же ты должен превратиться в тень. Это не совсем то, чему учат полицейских в школе милиции, но вряд ли те, кто учит, представляют жизнь оперативника УСБ. Выжить в постоянной войне может только сильный человек. И этот человек должен помнить один постулат, с которым ты вряд ли знаком.

— Он длинный?

— Он невероятно короткий, — возразил Быков. — Но он является сутью работы сотрудника УСБ.

— И как же он звучит?

— «Встретишь Будду — убей его».

— Вот как… — ошеломленно пробормотал Копаев, ожидавший после «Штази» всего, но только не такого. — Это, наверное, сказал кто-то, кто почитает ислам…

— Увы и ах, лейтенант. Это главная заповедь буддийских монахов.

Подняв на ходу руки, Антон растер виски, которые саднила боль. Он запомнил каждое слово полковника, но последовавшее дальше нравоучение было еще более откровеннее предыдущего.

— Будда существует, но его нельзя увидеть. Его образ недоступен взору человека. По этой причине его нельзя убить. И, если ты Будду встретил, значит, перед тобой самозванец. Самозванец на трон достоин казни, самозванец на имя Божье заслуживает немедленной смерти. Самозванец на имя человека, имеющего право носить погоны, достоин суда.

Взяв Копаева за рукав пиджака, Быков посмотрел ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты стал Буддой.

— Желаете мне немедленной смерти?

— Я желаю, чтобы образ твой, мысли твои и дела твои стали незаметны взору людей.

Этому правилу Антон следовал теперь неизменно.

Вчера Турчина я так и не застал. Он весь день находился в управлении. Когда я стану начальником таможни, я поставлю в управлении раскладушку и буду там жить, чтобы не жечь казенный бензин для переездов. Интересно, что они там делают весь день? Многие могут подумать, что начальники нужны для того, чтобы руководить подчиненными. Я тоже так считал. Сейчас я знаю, что начальники таможни существуют, чтобы ездить на совещания к начальнику управления. Их там учат жить и дерут за то, что работа по раскрытию преступлений, связанных с контрабандой, ведется на крайне низком уровне. Причем это ежедневно занимает объем времени, равный по протяженности консилиуму. А откуда возьмутся эти раскрытия, если начальника таможни нет на рабочем месте и невозможно подписать ни одной бумаги?! Записываться на прием в день посещения гражданами? Те тоже пусть не радуются. График приема посетителей висит для понта — если бы не инструкция, он бы вообще не висел.