Лесная свадьба - Александр Степанович Мичурин-Азмекей

13

С каждым днем пустеют поля. Те, у кого семья большая и работников, стало быть, много, уже закончили жатву и скирдуют снопы на гумне. Но стоят еще местами совсем не тронутые полоски. Это участки должников. Им приходится жать две доли: вначале за долг, а потом уж и у себя. За то время, пока бедняки ломают спину на какого-то дядю, солнце высушит колос на их полях, ветер вылущит зерно, затвердеет солома и скот будет поедать ее с неохотой. Хоть бы вполовину собрать — и то ладно…

Миклай нынче тоже припозднился — семья-то всего ничего. С утра до ночи в поле, разогнуться некогда. Тело зудит от пыли и пота, колются под рубахой остья от колосков. Дойдешь до конца полосы, разогнешься — вот и весь отдых. Да тут еще ребенок заплачет.

— Настий, сходи покорми.

Настий втыкает серп в землю и идет на межу, где лежит ребенок, прикрытый от мух тряпицей. Миклай разгибается, перевязывая сноп соломенным жгутом, глядит на дорогу, что проходит рядом с его полем. Вдруг он видит, что по дороге шагает какой-то человек в гимнастерке, галифе, с котомкой за плечами, и что-то знакомое угадывается в его облике и походке. Ну да, та же самая чуть подпрыгивающая походка, те же черные подстриженные усы над белыми, сверкающими на загорелом лице зубами, те же веселые озорные глаза — Сакар!

Миклай бросился вперед, наперерез этому человеку, встал перед ним, раскинув руки и улыбаясь:

— Ну, жив?! Вот и свиделись!

Путник неузнавающе посмотрел на потного, запыленного человека, выбежавшего ему навстречу, и осторожно сказал:

— Иду вот… Домой иду…

— Сакар, ты что, не узнал?

— Миклай? — неуверенно спросил солдат, потом вдруг лицо его озарилось белоснежной улыбкой: — Миклай!

Они обнялись. Настий, сидевшая в тени под суслоном и кормившая грудью ребенка, с интересом наблюдала за мужчинами: так обниматься прямо на дороге могли только пьяные в праздник святого воскресенья или самые близкие родственники, живущие за много верст друг от друга и долго не видевшиеся.

— Миклай, ты не обижайся, что я не признал тебя. Говорили, что ты убит. А ты жив, значит…

— Как видишь. Живу, борюсь за новую жизнь. Вот и наследника недавно заимел, — показал он в сторону Настий.

Мужчины подошли к ней.

— Настий, помнишь, я рассказывал тебе про Сака-ра из Курыкымбала? Так вот он, мой дружок фронтовой, возвращается со службы.

Они присели поодаль, на межу, и, как это обычно бывает, разговор зашел о былом. Вспоминали друзей, командиров. Затем перешли к сегодняшним дням. Миклай рассказал все: о лавке, открытой кооперативом; о кулацком мятеже; о помощи властей при севе; о своей былой болезни…

Да, поля пустеют с каждым днем, с каждым часом. Еще утром суслонов здесь было как звезд в небе, сейчас они поредели. А скоро все на гумно лягут. Кое у кого за оградой видны высокие и круглые, как церковные купола, хлебные скирды, у других же — маленькие копешки. Тут не приходится гадать, кто есть кто. Все как на ладони. А по вечерам тянет дымком: старики ночью сушат снопы по овинам, а утром над деревней разносится перестук цепов…

Только убрали озимые, как староста принес Миклаю бумагу. В ней написано: «В течение пяти дней следует вернуть из урожая озимых за выданные семена по 60 фунтов за пуд. Председатель союза взаимопомощи «Крестьянин» Попов».

Миклай как раз крутил в руках эту бумажку, когда пришел Сакар. Был он в той же самой гимнастерке, старенькой, но чистой, в тех же ботинках и узких серого цвета обмотках, завязанных тесемками. Все так же весело улыбалось его чистое загорелое. лицо с темными, как уголь, бровями и такими же черными волосами, завивающимися колечками надо лбом.

— На, почитай! — Миклай протянул другу повестку. — Эх, Попов, Попов… — Тряхнул головой и зло сплюнул сквозь зубы.

Сакар прочел бумагу, повертел ее в руках и, так ничего и не сказав, вернул Миклаю. А тот, махнув рукой, перевел разговор на другое:

— Ну, как тебе наша деревенская жизнь?

Может быть, вопрос не понравился, может, по другой причине, но Сакар молчал, задумчиво глядя вниз и покачивая головой.

— Нельзя сказать, что нравится, но… — выдавил он наконец.

— Что «но»? Может, бежать хочешь?

— Зачем бежать? Нельзя нам бежать. А что не нравится — то самим переделывать нужно. Верно я говорю? — улыбнулся Сакар.

— Верно. Я пробовал… Вот только грамотешки мало, а она ой как нужна, чтоб не попасть впросак с такими вот бумажками, — тряхнул он повесткой. — Хожу сейчас к учителю, да толку мало…

— Но ты же грамотный! Читать, писать умеешь.

— Нет, не такая грамота мне нужна… Понимаешь, нужно что-то сделать. А то у нас все поодиночке живут, каждый сам за себя. Что из этого получается — сам видишь. У одного закрома ломятся от зерна, а у другого — шиш ночевал…

На следующий день Кргори Миклай выехал в волость по бумаге, высланной Поповым. И здорово поругался с председателем союза взаимопомощи. Войдя в кабинет и увидев грузную фигуру председателя, он не сдержался, припомнив прошлый разговор, и сорвался.

— Ты что делаешь? — кричал он, размахивая той самой бумажкой. — Сколько зерна мы у вас взяли; столько и вернем — это раз! И не сразу вернем, а в указанные сроки — это два! А три — так это то, что ты поступаешь как контра: ты ведь бедняков разорить хочешь, раз пишешь такие бумажки!

Да, действительно, это так. Раздав долги и заем с озимых, многие бы разорились вконец. Не зря говорят, что жизнь бедняка как сухой колодец: сколь ни лей в него, все равно пересохнет…

14

Выйдя от Попова, Кргори Миклай направился в волисполком к Йывану Воробьеву. В кабинете у него сидели еще двое: военком Миронов и какой-то незнакомый военный.

— Вот, на ловца и зверь бежит! — радостно воскликнул Воробьев. — Легок ты на помине, Миклай. Как раз о тебе разговор зашел. Проходи.

Он усадил его на стул, познакомил с военным, который оказался прибывшим в волость продкомиссаром, расспросил о жизни в деревне, о том, зачем пожаловал сюда.

Миклай выложил свои обиды и заключил рассказ так:

— Больше этого Попова нельзя терпеть. Не понимаю, почему вы его держите…

— Мне казалось, что он поступает правильно. Ну, может быть, чуть-чуть влево гнет. Но если все обстоит так, как ты говоришь, то, конечно, его следует поправить. Пойми, у нас нет грамотных людей, некого поставить. Но мы разберемся, все образуется.