Дом на Солянке - Валерия Вербинина

По правде говоря, он подозревал, что его собеседница ничем не рисковала и пришла, потому что в редакции ее как-то обидели, но старшие товарищи учили его быть вежливым со свидетелем, если обстоятельства не требуют иного.

Он составил протокол, и Теплякова без возражений поставила свою подпись. Гостья почти успокоилась и предвкушала, какой переполох начнется среди сотрудников, когда станет известно о растрате, да еще такой нешуточной. «Хотели от меня избавиться – так получите! – подумала она, мстительно прищурившись. – А я уйду в «Женский журнал», и пропадите вы все пропадом!»

Она удалилась, громко стуча каблуками, а Опалин вернулся к сводкам без вести пропавших, но уже без особой охоты. Колосков украл деньги и, судя по всему, сбежал вместе с молодой любовницей. Почему бы и нет – в конце концов, аналогичные истории происходят сплошь и рядом. Но то, что члены редколлегии уважаемой газеты замалчивают растрату, совсем нехорошо. И черт его знает, как все это может аукнуться не только им, но и угрозыску.

– Петрович, – спросил он у Логинова, который не любил свое имя Карп и предпочитал обращение по отчеству, – не знаешь, Терентий Иванович уже вернулся с совещания?

– Я его видел, здесь он, – ответил коллега.

Опалин поднялся с места.

– Тогда я пошел, – сообщил он.

И, захватив с собой протокол беседы с Тепляковой, направился к двери.

Некогда дом в Большом Гнездниковском принадлежал богатой невесте, которая вышла замуж за музыканта, и устраивали они в особняке вечера, на которых бывали композиторы и писатели. Но прошли те времена, и наследники – черт знает из каких соображений – продали дом полицейскому ведомству. Здесь устроились службы сыска – уголовного и политического, иначе именуемого охранкой, и тосковали лепные амуры под потолком, что больше не внимают музицированию хозяина и его гостей, а слышат речи казенные, порою матерные, но в любом случае от музыки далекие. Портреты царя Николая взирали со стен кабинетов, шелестели страницы секретных досье, но в феврале 1917-го всему этому пришел конец. Портреты сбросили, архивы разгромила и частично уничтожила толпа, наводнившая особняк, и вообще настало время всеобщей свободы, а при свободе, разумеется, никакая полиция не нужна.

«Отречемся от ста-а-рого ми-и-и-ра!»

Отреклись. И как-то незаметно вдруг стало ясно, что гражданин, получивший полную свободу, в том числе и от законов, быстро наглеет, звереет – словом, без охраны порядка нельзя никак. А уж кто этим занимается – полиция, милиция, – в принципе, не столь важно.

Терентий Иванович Филимонов принадлежал к старой гвардии московского сыска. Было бы преувеличением сказать, что он без малейших колебаний перешел на службу в советский угрозыск. Но он был человеком, который превыше всего ставил дело, и имел определенные заслуги, потому его ценили – и те, которые хорошо понимали его значение и мирились с ним, и другие, предпочитавшие без него обойтись. Опалину Терентий Иванович спуску не давал, и Иван не то чтобы трепетал перед ним, но, в общем, чувствовал себя в его присутствии не слишком уверенно. А общаться им приходилось постоянно, потому что Филимонов был его начальником.

При Советах Терентий Иванович ухитрился занять в особняке свой прежний кабинет, небольшой, но зато отдельный. Кабинет этот был некогда дамским будуаром, от тех времен остались в нем изящная люстра и обилие лепных амурчиков под потолком. Они почтительно поглядывали на строгого седого господина, очень прямо сидящего за столом, и кисло – на портрет Ленина за его спиной. Несколько лет назад за Филимонова крепко взялся товарищ в кожанке, который не расставался с портретом Троцкого и даже бородку стриг под него. Товарищ упорно копал под Терентия Ивановича, лелея мечту влезть в его отдельный кабинет и повесить портрет нового властителя России взамен старого, но что-то не срослось. Троцкий полетел кубарем, а товарищ, пропьянствовав три дня, вернулся на работу и первым делом выкинул портрет недавнего кумира, но это ему не помогло: вскоре соперника Филимонова услали на повышение куда-то к черту на рога, чуть ли не на Шпицберген. А Терентий Иванович остался.

Опалин постучал в дверь и, услышав изнутри короткое повелительное «Войдите», переступил порог. Он считал себя взрослым и вполне состоявшимся человеком, но всякий раз, когда приходилось беседовать с Филимоновым, ощущал себя школьником.

– Терентий Иванович, ко мне приходила свидетельница… По делу Колоскова. Дала показания… я решил, что это может быть интересно…

– Присаживайтесь, Иван Григорьевич.

Филимонов со всеми был на «вы» и всех называл по имени-отчеству – старой закалки человек, что поделаешь. Опалин подал ему бумагу, а сам сел и застыл, положив руки на колени.

– Как вам газетчик из «Красного рабочего»? – спросил Терентий Иванович, бросив на Ивана быстрый взгляд. – Сильно мешал?

– Он не репортер, он бывший доктор, – не удержавшись, буркнул Опалин.

– Бывших докторов не бывает, – тотчас парировал Филимонов. – Хотя, разумеется, это его личное дело, где работать… Спрашивал вас о Колоскове?

– Спрашивал.

– И?

– Я сказал, что это не мое дело.

– А он?

– По-моему, ему все равно. Конечно, его попросили узнать, что у нас есть, но сам он, кажется, никак не заинтересован.

– А вот и нет, – тотчас возразил Терентий Иванович. – Если бы он не был заинтересован, его бы нам не навязали. Будьте осторожны с первым впечатлением, Иван Григорьевич. Человек раскрывается не сразу, иногда его истинная сущность вылезает только спустя месяцы, а то и годы…

– Так точно, Терентий Иванович, – пробормотал Опалин, чтобы хоть что-то сказать. Филимонов скользнул по нему взглядом и углубился в чтение протокола.

– Как по-вашему, этой даме можно верить? – спросил он, постучав по бумаге согнутым пальцем.

– Думаю, да. У нее зуб на редакцию.

– Тогда нет.

– Терентий Иванович! Я бы не стал вас беспокоить, если бы решил, что она наврала с три короба… Я потому и пришел, что ее показания мне кажутся важными.

– Все, что она сказала, надо проверить, – объявил Филимонов. – И займетесь этим вы, Иван Григорьевич. Ввиду известных вам обстоятельств, – Терентий Иванович дернул щекой, – вам придется покамест действовать одному. Если Логинов освободится, я отправлю его к вам.

– Я сам справлюсь, – пробурчал Иван. Он был не слишком высокого мнения о способностях Логинова – хороший исполнитель, но самостоятельно раскрывает только более-менее простые дела, а сложные ставят его в тупик. Опалина почему-то не покидало ощущение, что исчезновение заместителя редактора как раз и является таким делом.

– Справитесь? – переспросил Филимонов, прищурившись. Он говорил без всякой иронии, но собеседнику, конечно, почудилось, что ему не доверяют, и он надулся.

– Постараюсь, – ответил он сдержанно.