Анализ крови - Джонатан Келлерман

– Это их машина, – сказала Беверли. – Они постоянно в нарушение правил оставляли ее прямо перед входом клиники. Один раз охранник прилепил на лобовое стекло предупреждение, так Эмма выбежала, истошно вопя, что у нее больной ребенок, и он тотчас же его сорвал.

Я постучал в дверь. Никто не ответил. Постучал сильнее. Ответа по-прежнему не было. В номере имелось одно грязное окно, однако заглянуть внутрь не давали плотные занавески. Я постучал еще раз, и, убедившись в том, что тишина внутри ничем не нарушается, мы вернулись в вестибюль.

– Прошу прощения, – сказал я, – вы не знаете, Своупы у себя?

Летаргическое покачивание головой.

– У вас есть коммутатор? – спросила Беверли.

Оторвавшись от справочника, иранец заморгал.

– Кто вы такие? Что вам нужно? – По-английски он говорил с сильным акцентом, вел он себя крайне неприветливо.

– Мы из Западной педиатрической клиники. Там лечился ребенок Своупов. Нам очень нужно поговорить с ними.

– Я ничего не знаю. – Взгляд иранца снова вернулся к дорожным знакам.

– У вас есть коммутатор? – повторила Бев.

Едва заметный кивок.

– В таком случае, будьте добры, позвоните в номер.

Театрально вздохнув, иранец медленно встал и вышел в дверь в противоположном конце. Минуту спустя он появился опять.

– Там никого.

– Но их машина здесь.

– Послушайте, леди, машины я не знаю. Вам нужен номер – хорошо. Нет – оставьте меня в покое.

– Бев, звони в полицию, – сказал я.

Казалось, иранец успел принять дозу амфетамина, потому что его лицо внезапно оживилось и он принялся яростно размахивать руками:

– Зачем полиция? Что я вам сделал?

– Все в порядке, – заверил его я. – Просто нам нужно поговорить со Своупами.

Иранец вскинул руки.

– Они уходили гулять – я их видел. Уходили туда. – Он указал на восток.

– Маловероятно. С ними больной ребенок. – Я повернулся к Бев. – Я видел телефон на заправке на перекрестке. Звони в полицию и сообщи о подозрительном исчезновении.

Она направилась к двери.

Вскочив из-за стола, иранец поспешил к нам.

– Что вы хотите? Зачем делать мне плохо?

– Послушай, – сказал я, – мне нет никакого дела до того, какие мерзкие игры ведутся в других номерах. Нам нужно поговорить с семьей из пятнадцатого.

Он достал из кармана связку ключей.

– Идем, я вам показываю, их там нет. Тогда вы оставляете меня в покое, хорошо?

– Договорились.

Шелестя мешковатыми штанами, иранец направился через площадку, позвякивая ключами и бормоча себе под нос.

Быстрое движение запястьем – и замок открылся. Дверь застонала, открываясь. Мы шагнули внутрь. Дежурный администратор побледнел, Беверли прошептала: «О, господи…», – а я постарался унять нарастающее предчувствие беды.

В маленькой темной комнате царил разгром.

Скудные пожитки семейства Своупов были извлечены из трех картонных коробок, которые теперь валялись на одной из двуспальных кроватей смятые. Одежда и личные вещи были разбросаны по всей комнате: лосьон, шампунь и жидкость для снятия лака протекли из разбитых флаконов на протертый ковер вязкими подтеками. Женское нижнее белье безжизненно висело на дешевом торшере. Книги в бумажных переплетах и газеты, разорванные в мелкие клочья, валялись по всему полу словно конфетти. Повсюду были вскрытые банки и пакеты с едой, вывалившееся из них содержимое застыло маленькими кучками. В комнате стоял затхлый запах гнили.

Клочок ковра у кровати был свободен от мусора, однако назвать его чистым было нельзя. На нем расплывалось темно-бурое амебоподобное пятно с полфута в поперечнике.

– О нет! – выдохнула Беверли.

Она покачнулась, теряя равновесие, и мне пришлось ее подхватить.

Достаточно проработать в больнице совсем недолго, чтобы знать вид спекшейся крови.

Лицо иранца стало восково-бледным. Челюсти беззвучно шевелились.

– Пошли. – Взяв за костлявые плечи, я вывел его на улицу. – Теперь точно нужно звонить в полицию.

* * *

Хорошо иметь знакомого в правоохранительных органах. Особенно когда этот знакомый твой лучший друг и не станет тебя подозревать, если ты заявишь о преступлении. Решив не связываться с «911», я позвонил прямо Майло в управление. Он находился на совещании, но я проявил настойчивость, и его вызвали к телефону.

– Детектив Стёрджис.

– Майло, это Алекс.

– Привет, дружище. Ты вытащил меня с замечательной лекции. Судя по всему, западная сторона в последнее время превратилась в фабрику по производству «ангельской пыли»[17] – для лабораторий снимают роскошные особняки, перед которыми стоят «Мерседесы». Зачем мне нужно все это знать, выходит за рамки моего понимания, но попробуй объяснить это начальству. Ладно, что там у тебя?

Я рассказал вкратце, и голос Майло сразу же стал деловитым.

– Хорошо. Оставайся там. Пусть никто ничего не трогает. Я звоню кому следует. Народу приедет много, так что пусть твоя девушка не пугается. Я посылаю совещание к черту и выезжаю немедленно, но, возможно, меня опередят, поэтому если кто-то начнет напирать на тебя слишком сильно, назови мою фамилию, и от тебя отстанут.

Положив трубку, я вернулся к Беверли. У нее был опустошенный, потерянный взгляд путника, застрявшего без денег в незнакомом месте. Обняв за плечо, я усадил ее рядом с дежурным администратором, который теперь бормотал что-то себе под нос на фарси, несомненно, вспоминая добрые старые дни при аятолле Хомейни.

В конторе имелась кофеварка, и я приготовил три чашки. Иранец взял свою с признательностью, подержал ее в обеих руках и шумно выпил залпом. Беверли поставила свою на стол, а я в ожидании не спеша потягивал кофе.

Через пять минут появились первые мигалки.

Оба полицейских в форме оказались мускулистыми гигантами: один белый и светловолосый, другой черный как уголь, негативное отображение своего напарника. Быстро опросив нас с Беверли, они занялись вплотную администратором-иранцем. Интуитивно он им сразу же не понравился, и они показали это так, как это обыкновенно делает полиция Лос-Анджелеса – обращаясь с ним подчеркнуто вежливо.

Вопросы по большей части крутились вокруг того, когда иранец видел Своупов в последний раз, какие машины приезжали и отъезжали, как вела себя семья, кто к ним приходил. Если верить иранцу, мотель представлял собой оазис спокойствия, а сам он никогда не видел и не слышал ничего плохого.