Секретная политика Сталина. Исповедь резидента - Георгий Агабеков

Я больше не мог выдержать, глядя на эту сцену. Я вышел из камеры и ушел ждать в канцелярию тюрьмы, со связанными назад руками красноармейцы бросили Махлина на дно грузовика. Вероятно, ему было больно и неудобно лежать на досках. Но до этого ли ему сейчас? Он ведь теперь всего лишь груда мяса. Что ему ушибы? Через час он будет ничто.

Грузовик быстро помчался вперед. Мы, следуя за ним, глотали облака пыли, поднятые им. Наконец, выехали за город, еще немного – и грузовик, подъехав к холмам, остановился. Пока красноармейцы высаживали Махлина, мы также подъехали и сошли с машины. Земля была покрыта еще не успевшей высохнуть весенней травой. Легкий ветерок играл ею, раскачивая тонкие стебельки. В стороне от дороги, в тридцати шагах, виднеется яма, приготовленная заранее красноармейцами.

Махлин уже стоит на ногах. Ему предложили идти в сторону ямы. Он боязливо и неуверенно сделал несколько шагов. За ним с наганами в руках шли красноармейцы. Вдруг выстрел и одновременно пронзительный крик… Махлина не видно. Он свалился на землю. Два выстрела в упор – доканчивают.

Доктор нервно-суетливо побежал к трупу, но, не дойдя, отбежал назад.

Прокурор стоял с открытым ртом, бледный как смерть. Правосудие свершилось.

Мы сидели в загородной вилле, предоставленной в распоряжение сотрудников ГПУ, на квартире у начальника контрразведывательного отдела ГПУ – Стырнэ[21]. Нас в комнате трое: Стырнэ, его помощник Уголов и я, занимавший должность начальника отделения по борьбе со шпионами.

Стырнэ, выше среднего роста, блондин, с устремленным куда-то в пространство взглядом, до крайности нервный, ежеминутно вскакивал со стула и, сделав несколько шагов, опять опускался на свой стул. Уколов, уже пожилой человек, среднего роста, широкоплечий, с упрямым бритым подбородком, с торчащими ежиком седеющими волосами, придающими лицу еще большее выражение упрямства, сидел неподвижно спокойно, склонившись над столом, и смотрел на бегающего по комнате Стырнэ. Я скромно сидел в стороне и улыбался, довольный присутствием в кругу моих начальников. Стырнэ, посмотрев на часы, сказал:

– Он должен быть здесь через пять минут. Повторяю, товарищи, нам чрезвычайно важно его завербовать, ибо мы тогда будем иметь возможность не только быть в курсе всей работы афганов в Туркестане, но, вероятно, откроем и карты англичан, которые работают через афганцев. Кроме того, мы через него сможем влиять на афганскую политику. Будьте очень с ним любезны и больше льстите и подливайте ему вина. Мы знали, что речь идет об афганском консуле, который, заранее подготовленный секретной агентурой, должен сейчас прийти сюда и окончательно договориться с нами о работе для ГПУ. Вся обработка консула проводилась агентурой моего отделения, вот почему, по правилу ЧК – вводить как можно меньше людей в курс дела, я был привлечен на это собрание. Через несколько минут раздался звонок, и я пошел открывать дверь. Раздевшись в передней, консул вошел комнату и, поздоровавшись, уселся в предупредительно предложенное ему кресло. Лет 50, высокий, полный брюнет с большой проседью. На бронзовом лице большой крючковатый нос и густые брови, из-под которых блестели черные глаза. Одет был консул в европейский костюм, и лишь голова была покрыта черной барашковой шапкой, которую он, войдя в комнату, снял. По этой же шапке секретная агентура окрестила его кличкой «Шапочка», и на досье об афганском консуле, лежавшем у меня в несгораемом шкафу, красовалась надпись: «Агентурное дело Шапочка». После обычного обмена любезностями уселись за стол.

Хотя консул и приглашен был на чай, стол был заставлен винами и закусками. После нескольких рюмок коньяку официальный тон разговора стал исчезать, и консул оживился.

– Расскажите, господин консул, что-нибудь интересное об Афганистане. Ведь это – такая таинственная для нас страна, – попросил я, подливая вина.

– Я должен сказать, что я по национальности не афганец, а таджик. Вы, вероятно, слышали, что афганцы относятся враждебно к таджикам, но мне тут повезло, мальчиком семи лет я был взят покойным эмиром Халла-ханом[22] в Кабул и жил при дворе. Там я, собственно, и вырос. Затем эмир назначил меня консулом в Бомбей, где я прожил три года. Нынешний эмир Амала-хан[23] назначил меня генеральным консулом к вам в Ташкент. Вот и вся моя жизнь. Я не бывал в Европе и ничего не видел, кроме нашей страны, а у нас нет замечательных вещей, о которых я мог бы рассказать. Ни театров, ни синема[24] и вообще никаких развлечений, как в Ташкенте, – рассказывал консул.

– Кстати, – спросил он меня, – кто была эта высокая женщина в вашей ложе в прошлый раз в театре?

– Это – одна из моих хороших знакомых, – ответил я. – А что, она вам понравилась? Если хотите, я вас познакомлю с ней, – предложил я.

– Да, я с удовольствием познакомлюсь с ней, – ответил консул, и глаза его заблестели еще больше.

– Итак, господин консул, – начал Стырнэ после изрядного числа выпитых рюмок, – мы теперь с вами хорошие друзья. Вы знаете, что мы вообще любим афганский народ, который первый протянул руку большевикам, но дело в том, что за последнее время мы замечаем недружелюбные акты со стороны Афганистана. Так, например, басмачи, с которыми мы боремся, пользуются гостеприимством в Афганистане. Конечно, мы думаем, что это влияние англичан на некоторых членов вашего правительства, поэтому мы, считая вас нашим другом, хотели бы просить информировать нас о тех недружелюбных к нам распоряжениях, кои вам известны.

– А что вы можете мне предложить? – задал вопрос консул.

Мы переглянулись между собой, ибо вопрос был для нас неожиданным. Наконец, Стырнэ решил идти в открытую.

– Смотря, что вы можете нам предложить. Скажите, в чем конкретно вы можете нам помочь, и, я надеюсь, в условиях мы договоримся, – ответил Стырнэ.