Секретная политика Сталина. Исповедь резидента - Георгий Агабеков

– Да, я немного знакома с ним, – ответила она испуганно.

– Так вот, нам все равно, много или немного вы с ним знакомы. Нас интересует, можете ли вы, если нам это будет нужно, задержать его у себя на ночь до утра?

– Могу, – ответила Власова, – он всегда сидит у меня, пока я не попрошу его уйти.

– Ну и прекрасно, пусть сидит себе на здоровье. Это все, что нам нужно. Я как-нибудь попрошу вас задержать его на всю ночь, и если вы успешно выполните нашу просьбу, мы будем вам благодарны, – сказал я.

– А мне ничего не будет за то, что я знакома с иностранцем? – спросила она.

– Будьте спокойны, ничего не будет, если выполните нашу просьбу. Теперь вы свободны, – сказал я, ставя штемпель на ее пропуске, без чего часовой не выпустит ее из здания ГПУ.

– Только никому ни слова о моей просьбе. Не забывайте Чимбай, – напомнил я ей на прощание.

И она, улыбаясь, ушла торопливой походкой, радуясь, что так легко отделалась от ГПУ.

Большая роскошная квартира, переданная в распоряжение ГПУ для специальных целей. Прекрасно сервированный на шесть персон стол. Много вина, коньяку и ликеров. Стол заставлен закусками. Мы пригласили афганского консула, который должен прийти к 9 часам вечера. Остальная публика собралась раньше. В гостиной сидят Уколов и три девицы. Двое из них секретные агенты моего отделения, а третья – моя машинистка. Это та самая высокая девица, которая так сильно понравилась консулу в театре. Он предупрежден, что она будет на этом интимном вечере, вот почему я уверен, что он обязательно придет. Она также имеет инструкцию – быть к консулу как можно благосклоннее. Она должна будет играть главную роль на вечеринке. В ожидании консула я проверяю все приготовления к столу. Кто-то из девиц бренчит на пианино в соседней комнате.

Ровно в 9 часов консул пришел, и мы повели его к столу. Ему отведено место рядом с машинисткой. Прежде чем приступить к закускам, мы начали с традиционной русской водки. После пары рюмок консул, улучив момент, спросил меня:

– Почему вы не даете ответа на мое предложение? Уже жду три недели.

– Дело в том, что ваше дело очень серьезное и важное, поэтому запросили Москву, откуда еще нет ответа, – ответил я, – но я думаю, каков бы ни был ответ, он не сможет изменить наших личных отношений, – добавил я.

– Конечно, конечно, – поспешно сказал консул. – Я очень люблю русских, в особенности русских женщин, – засмеялся он, кидая взгляд на свою соседку.

– Поэтому прошу занимать вашу даму, – сказал я и подмигнул повернувшейся к нам машинистке.

Около полуночи консул, почти пьяный от вина и близости соседки, сидел на диване и прижимался к девушке. Остальные женщины, несмотря на инструкцию пить как можно меньше, не удержались и, напившись, смеялись во все горло над молчаливым Уколовым. Я сидел в их компании и смотрел на золотую цепь, видневшуюся из-за расстегнутого пиджака консула, украдкой взглянув на часы, я решил, что уже пора действовать. Было без четверти час, а в час ночи на улице должны были меня поджидать мой уполномоченный с фотографом ГПУ. Я направился к столу и, налив рюмку вина, всыпал в нее дозу снотворного порошка. Рюмку поставил на край стола, затем взял из вазы цветок, понюхал его несколько раз и бросил рядом с рюмкой. Это был условный знак машинистке, сидевшей рядом с консулом и следившей за моими действиями. Через минуту она обратилась к консулу:

– Давайте выпьем за нашу любовь, – и, встав, взяв приготовленную рюмку, подала консулу. Схватив другой стакан, она чокнулась с ним и пьет. Консул, глядя на нее влюбленными глазами, приложился к своей же и выпил до дна.

Никто ничего не заметил. Веселье продолжалось. Минут через десять консула стало клонить ко сну. Его соседка, взяв его под руку, отвела его в последнюю комнату и через несколько минут вернулась с цепочкой от часов, на коей висели ключи.

Я торопливо открыл несгораемый шкаф, стоявший в кабинете консула. За мной стоял мой уполномоченный, освещая карманным электрическим фонарем дверцы шкафа. Хотя в консульстве никого не было, мы старались не производить шума.

– Вот шифр, – сказал я, вытаскивая лежащую в конверте со сломанными сургучными печатями тетрадку. – А вот и папка с секретными циркулярами, – продолжал я вытаскивать бумаги и передавать их уполномоченному.

В шкафу больше ничего нет, за исключением двух мешков с афганскими серебряными рупиями.

– Сейчас же поезжайте к нам и сфотографируйте все это. Смотри, чтобы бумаги лежали в том же порядке, в каком они сейчас. Приезжай как можно скорее, – инструктировал я уполномоченного.

5 часов утра. Я только что водворил цепочку от часов на жилет консула, мирно спящего рядом с машинисткой. Остальные тоже спят, кто на кроватях, кто на диванах. Все сошло благополучно. Я доволен операцией. С наслаждением я выпил чайный стакан вина и лег на ближайший диван отдохнуть.

Наутро разбудил меня Уколов. Консул только что открыл глаза. Я, протирая глаза, подбежал к нему.

– Ну, как спали, господин консул, – спросил я.

– Большое спасибо, – улыбнулся консул, стараясь скрыть головную боль.

Через час он собирался уезжать. Мы шумно прощаемся с ним и берем друг у друга обещание устроить еще такую же вечеринку.

Уже 10 часов утра. Я спешу к себе в ГПУ, чтобы посредством добытого шифра расшифровать собранные заранее копии секретных телеграмм «дружественного Афганистана!».

В кабинете секретаря Новогородского комитета ВКП(б) Епанешникова набилось человек тридцать. Дело было в конце 1923 года. За закрытыми окнами валил снег. В комнате стоял густой чад от накуренного табака. Маленькая открытая форточка была не в силах вытянуть густые клубы дыма, и воздух в комнате становился все более нестерпимым.

Однако никто из присутствовавших не обращал на это внимания. Собравшиеся представляли собой партийный актив городского комитета партии, и им сегодня предстояло решить важнейший жизненный вопрос партии. Нужно было решить, кто прав и кто виноват в поднятой Троцким[26] дискуссии перед съездом партии. Его книга «Уроки Октября» расшевелила всю партийную массу, ибо идеологи Центрального комитета партии усмотрели в этих «Уроках» новую попытку Троцкого ревизовать ленинизм, новую попытку «протащить» троцкизм, пользуясь безнадежностью положения большевиков Ленина.