Нацисты. Предостережение истории - Лоуренс Рис

Многие тысячи евреев впали в нищету не из-за неофициального бойкота, как отец Арнона Тамира, а из-за принятия в 1930-х многочисленных законов о запрете на работу евреев в ряде сфер, например на государственной службе. Многие впали в отчаяние и попытались бежать из Германии.

Карл Бем-Теттельбах соглашается с тем, что несправедливо было вынуждать этих людей покинуть страну, однако «разделяет» чувства нацистов на том основании, что «девяносто процентов» юристов в Берлине в то время были евреями. Бывший банкир Иоганн Цан объясняет сложившуюся ситуацию тем, что «все считали в то время, будто в Германии евреев стало слишком много», упоминая также вышепоименованную «загвоздку»: евреи занимали ведущие позиции в определенных сферах (например, юриспруденции). Если бы не эти ценные замечания современников, легко было бы предположить, с оглядкой на политику антисемитизма, что нацистскую идею расовой дискриминации насаждали вопреки воле большей части населения. Однако от самых разных очевидцев, с которыми удалось побеседовать, мы узнали, что многие немцы радостно поддержали ограничение нацистами еврейских прав.

Разумеется, причина того, что евреи сосредоточились на определенном роде занятий, уходила корнями своими в далекие века – столетиями евреев не допускали к иным сферам деятельности. «Фактически нас преднамеренно сгоняли все это время в один сектор, – поясняет Арнон Тамир. – Так, двести лет назад нам запрещали заниматься земледелием или ремеслами». Но разве может здравый смысл поспорить с предрассудками?

Неевреи делали вид, что все это их не касается. Я спросил Карла Бема-Теттельбаха, как можно было уважать Гитлера и приветствовать то, что он делал для Германии в то время, как евреи массово теряли работу и вынуждены были бежать из страны. Своим ответом, думаю, он выразил всеобщую тогдашнюю точку зрения: «Такое никому и в голову не приходило. Все мыслили одинаково, все были одним целым, не следовало выделяться из толпы. Эпидемия! В какой-то мере таким единством и объясняются события тех лет». Вспоминая собственную службу в люфтваффе в 1930-х, он поясняет: «Мы были молодыми летчиками, целый день проводили в воздухе. Не хотелось обсуждать подобные вещи, мы никогда не поднимали таких тем за офицерским столом. А потом приходили домой, сытно ужинали и ложились спать или отправлялись на танцы».

Арнону Тамиру через многое довелось пройти, взрослея в атмосфере столь «заразительного» антисемитизма. Он то и дело смотрелся в зеркало, разглядывал свой нос – не слишком ли он велик? А нижняя губа – не слишком ли заметно выдается вперед? С немками и вовсе было сложно: «Одну только мысль о дружбе или чем-то более серьезном с немецкой девушкой тут же отравляли отвратительные карикатуры и газетные заголовки, кричащие о том, что евреи заразны». Арнон Тамир заметил, что для убежденных нацистов евреи были не просто чужаками – к ним относились так, будто они состояли родичами дьявола. Однажды, подрабатывая на строительном участке, он с ужасом услышал историю, которую с глубочайшей серьезностью рассказывал молодой штурмовик. Она была о еврейке из его деревни, которую все считали колдуньей. Парень уверял всех, что еврейка могла обернуться лошадью, а потом снова стать человеком. Однажды кузнец изловил ее, когда она не успела еще принять человеческий облик, и подковал, после чего она так и не смогла вернуть себе прежнего обличья. «Я наотрез не мог понять, – рассказывает Арнон Тамир, – как вообще можно верить подобным россказням». В нелепых предрассудках молодого штурмовика отражались представления всего немецкого общества, где евреи составляли очень малую долю: 0,76 процента от всего населения Германии. Иногда гораздо легче бояться невидимого врага, обладающего почти сверхъестественными силами, чем обыкновенного соседа, живущего через дорогу.

Общественные настроения несколько раз накалялись – весной 1933-го и летом 1935 года, но пик антисемитизма в Германии пришелся на лето и осень 1938-го. Жестокость по отношению к евреям вылилась в беспрецедентную форму террора в ночь на 9 ноября – «Хрустальную ночь», ночь битых витрин. За два дня до этого события Эрнста фом Рата, германского дипломата в Париже, застрелил Хершел Гринцпан, еврей польского происхождения, оскорбленный отношением нацистов к евреям, в частности – к его семье. Его родные оказались в числе тех, кого безжалостно выслали с территории Польши. Йозеф Геббельс узнал о смерти фом Рата и, когда верхушка нацистской партии собралась в Мюнхене, чтобы отметить годовщину Пивного путча, целью которого было свержение баварского правительства, предложил Гитлеру предоставить нацистским штурмовикам полную свободу действий. Тот согласился.

Для Руди Бамбера и его близких «Хрустальная ночь» началась с того, что рано утром их входную дверь с грохотом выбили: «Едва только рассвело, какие-то вооруженные люди ворвались в дом и начали крушить все вокруг. Это были штурмовики. Пока они разносили всю нашу мебель, прибыли еще военные». Он попытался позвонить в полицию, но потом понял всю бессмысленность своей затеи: те, кто вторгся насильно в его дом, сами были представителями властей. «На втором этаже жили три пожилых женщины. Одну из них втащили по полу в гостиную и избили только потому, что она попалась им по пути. Меня тоже били, а потом заперли в кухонном погребе… Потом арестовали и вывели на улицу, где я под охраной дожидался, пока они угомонятся». Часто настроение штурмовиков резко менялось. Так случилось и с Руди Бамбером – они передумали заключать его под стражу: «Той ночью многих арестовали, та же судьба наверняка ожидала и меня. Но спустя некоторое время обнаружили, что начальник подразделения уже ушел домой. Должно быть, решил, что уже достаточно сегодня потрудился – это вывело их из себя. Они решили не тратить больше время зря, поэтому, отвесив мне затрещину, сказали: “Пошел вон!” или что-то в этом роде и ушли, оставив меня у дверей». Когда Руди Бамбер вернулся в дом, он застал полнейшее разорение: «Я поднялся наверх и нашел там своего отца. Он был при смерти, умер у меня на руках. Я пытался сделать ему искусственное дыхание, но впустую: наверное, было уже слишком поздно… Это меня потрясло, в голове не укладывалось, как такое могло случиться… Ничем не оправданное насилие против ничего не подозревавших неповинных людей».

Для немцев, таких, как Эрна Кранц, «Хрустальная ночь» тоже стала потрясением, потому что «именно с этой ночи мы о многом задумались. И действительно – сначала всех нас окрыляла надежда. Затем наша жизнь стала налаживаться, в стране воцарились порядок и благополучие. И вдруг довелось заново осмысливать происходящее». Мы спросили, стала ли она противницей режима после этого события. «Нет, что вы, – горячо возразила она, – разумеется, не стала. Когда вся нация кричит: “Хайль!”, что может поделать один человек? Мы смирились. Мы все поддерживали режим. У нас не было выбора, все остались верноподданными».

Простые жители отреагировали на «Хрустальную ночь» по-разному. Многих она ошеломила, кто-то испытал отвращение, кого-то эта ночь насилия и вандализма потрясла до глубины души. Кто-то ругал режим за громадный ущерб, нанесенный всем жителям страны. Некоторым стало стыдно за то, что цивилизованная нация покорилась и не смогла воспрепятствовать подобному варварству. Кто-то исполнился хоть и молчаливого, но все же чисто человеческого сочувствия. Однако подавляющее большинство немцев, как оказалось, всецело поддерживали гонения евреев в Германии. Евреи были брошены на произвол судьбы.